Дмитрий Дейч - Прелюдии и фантазии

По коридору шныряли бодрые люди в спортивных костюмах, спотыкаясь, бежали дети, иногда играла музыка или выходил из своей каморки хмурый — пьяный или похмельный — проводник, но чаще всего в этих коридорах было тихо и пусто. Там не было никого, за исключением искателей особого железнодорожного наслаждения.

Я никогда не заговаривал с ними, и до сих пор не уверен, что — глядя в окна, щурясь от ветра — люди эти занимались тем, чем занимался и я.

Они были совершенно не похожи друг на друга, единственное, что их объединяло — стремление избегнуть встречи: стоило одному заметить другого, он тут же уходил в соседний вагон, будто этот вагон был уже занят. Так же точно, не задумываясь, поступали все мы, понимая задним умом, что оказавшись на расстоянии голоса, будем вынуждены говорить друг с другом — вместо того, чтобы

2

смотреть на провода, деревья и заборы. Вдоль дороги стоят деревянные или — реже — металлические вышки, столбы, и если зацепить взглядом чёрное, пустое тело электрического кабеля и, не отводя глаз, внимательно и цепко следовать его извивам, спускам и подъёмам, обрывам, головокружительным кульбитам, подскокам, умножениям и расширениям, его приключениям в пространстве, для которых не существует понятий и определений в русском языке, можно попасть в такт: подслушать голос электросети, стать её частью, погрузиться в мир чёрного электричества, который на первый взгляд кажется невзрачным и монотонным, но стоит заглянуть сюда однажды — и ты станешь возвращаться снова и снова, потому что мир этот на деле бесконечно разнообразен: любое мельчайшее отклонение от заданной траектории может оказаться куда более увлекательным, чем приключения Таинственного Острова, каждая вибрация, каждый завиток отзывается в животе, будто ты не наблюдаешь за этим со стороны, как бы паря в отдалении, а находишься внутри, будто ты сам бежишь по этим проводам подобно электрону, наполняя собой, своей сутью, своим телом внутренности узких лабиринтов, а после,

3

ночью, лёжа на верхней полке с открытыми глазами, я слушал звук, с которым вагон подпрыгивает на стыках, скрежет и скрип рессор во время торможения, мерный гул сортировочной, прерываемый бормотанием диспетчера, смазанный неразличимый фон, напоминающий радиопомехи, какой бывает только после полуночи на перроне какой-нибудь богом забытой станции, где поезд стоит всего минуту, и на этом фоне — матерную перебранку сонных курильщиков, выбравшихся наружу, чтобы вернуть ощущение тверди под ногами.

Состояние моё напоминало остановившееся, длящееся мгновение, сладостное и будоражащее, какое наступает в разгар игры в прятки, когда голоса преследователей звучат близко, их тени движутся на стене, но ты чувствуешь себя уютно и покойно в своём убежище, зная, что тебя не найдут — пока ты сам не сжалишься над противником и не покажешься наружу с видом торжествующим и немного глуповатым, какой бывает обычно у победителей.

Я ставил её на стол, крошил ей хлебушка, заводил ключиком и отпускал на волю. Неприятный стрекочущий звук, как выяснилось позже, никакого отношения к живым, неигрушечным птицам не имел, а имел отношение к порционному, дискретному движению пружины, приводившей курочку в движение. Курочка клевала, но всё как-то мимо, я изумлялся её недоумию, и прежде чем снова повернуть ключик, строго выговаривал, объясняя, что крошки — вкусные, что клевать нужно их, а не пустой воздух, что у каждого в этой жизни своя миссия, и её, курочки, персональная задача не менее важна, чем задача любого из нас, даже дяди Коли со второго этажа, главного инженера машиностроительного предприятия, даже дяди Стёпы, который — всем и каждому известно — лучший в мире милиционер, а может и лётчик.

Курочка внимала беспрекословно, но клевала по-прежнему вяло и мимо.

Однажды бабушка подслушала мой монолог, исполненный социального пафоса, и тихонько, пользуясь тем, что я сидел спиной к открытой двери, привела под дверь дедушку. Я был занят, пересказывая курочке сюжет просмотренного накануне телефильма о героях-подводниках, пока мои домочадцы, зажимая друг другу рты, хохотали за стенкой. Наконец, я замер, расслышав на фоне куриного стрекотания нечто вроде щенячьего повизгивания.

Звук доносился из коридора. Собаки в доме не было.

Я обернулся в сторону открытой двери: там было пусто. Курочка перестала клевать, и я оценивающе посмотрел на неё, задумавшись о том, стоит ли игра свеч. Наконец любопытство пересилило страх, я сгрёб курочку в кулак, спустился с высокого табурета и двинулся в путь — с пластмассовой птицей в кулаке. Я знал наизусть каждое пятнышко на обоях, каждый скрип половицы, но на этот раз коридор показался мне незнакомым: все двери были закрыты, из кабинета дедушки не доносилось ни звука, световая полоска под дверью то и дело темнела, будто дедушка переступал с ноги на ногу, приложив ухо к двери, из бабушкиной спальни доносился голос теледиктора, но голос этот казался фальшивым, лишённым привычной казённой бодрости, и потому — пугающим.