Альберто Васкес-Фигероа: Игуана

Он решил заставить их двигаться даже против этого, едва заметного и неумолимого течения, и им казалось, что они будут продвигаться дальше до последнего издыхания, потому что, когда окажется недостаточно угрозы бича, Игуана Оберлус придумает новую пытку, чтобы побудить их напрячь остаток сил.

Так что незачем было рассказывать им историю о том, что их единственная надежда на спасение сводится к тому, чтобы все время грести на восток. Они уже не питали надежд, вообще никаких надежд, и были убеждены в одном: что бы они ни делали, они закончат дни в лодке, сжимая весла, от которых уже превратились в сплошную рану их руки и нещадно ломило спину.

Надо было грести, вот они и гребли.

Она сняла с себя всю одежду и скользнула в воду, не держась за борт, потому что, хоть она и не была опытной пловчихой и только и умела, что держаться на воде, ей хватило бы пары взмахов руками, чтобы вновь вернуться к вельботу, — так плавно продолжал он двигаться.

Ее не пугала бескрайность спокойного моря, окружавшего ее, невообразимая глубина у нее под ногами и даже возможное присутствие акул. Для нее имело значение только ощущение ласкового объятия воды, позволяющее забыть хотя бы на несколько минут ужасающее однообразие многодневного сидения на носу лодки; ей казалось, что та не продвинулась ни на метр в этом бессмысленном путешествии в никуда.

Она подумала: а что, если ей уплыть — позволить спокойному течению очень медленно отнести ее от лодки, пока широкое море, ленивое море, тихое море не поглотит ее в последнем объятии, навсегда превратив ее в часть себя самого?

Это был бы красивый финал после стольких лет беспокойной и бурной жизни. Малышка Кармен, появившаяся на свет на высоте три тысячи метров, у подножия вулкана Пичинча, в городе Кито, окончательно исчезнет, проглоченная донным илом самого большого и глубокого из океанов.

Или, быть может, она всплывет? Да, наверно, раздуется и всплывет, и незаметное течение — эта неодолимая сила, с которой они безуспешно борются вот уже двенадцать дней, — прибьет ее тело к берегам тех экзотических островов, которые, она читала, находятся на другом конце света.

Мысль о том, чтобы поддаться колдовству спокойной смерти, которая положила бы конец стольким страданиям, вызвала приятные ощущения. Ведь так она навсегда освободится от присутствия рядом отвратительной звериной физиономии, обретет покой. Она испытала почти чувственное наслаждение, представив себе гнев и унижение Оберлуса, когда он поймет, что она, как и все, предпочла умереть, только бы его больше не видеть.

— Прощай, чудовище, прощай! Скелет с косой и то красивее, и я предпочитаю навеки остаться в его компании, нежели вытерпеть с тобою рядом еще один день. Прощай, Игуана! Прощай, проклятая образина!.. Прощай, обожаемый мучитель, сумевший когда-то разбудить во мне вулкан, который уже никто никогда не сможет загасить…

Она чувствовала себя такой растерянной! Настолько отупевшей от солнца, жажды, от того, что целыми днями видела только горизонт и слышала в тысячный раз повторяемый всплеск весел, взмах за взмахом.

До каких пор? Почему хотя бы не задует ветер? Почему море не вздымается, волнуясь, как все остальные моря на свете? Как их угораздило оказаться прямо в центре Великих Штилей?

Даже Средиземное море, крохотная лужа, пародия на океан, где она побывала в компании Хермана де Арриага, имело больше силы и больше характера, чем этот глупый Тихий океан, всегда скучный, всегда плоский, словно толстый и невидимый слой масла полностью усмирил его ярость, словно он был всего лишь гигантским зеркалом, созданным, чтобы отражать солнечные лучи. Почему это море лишено характера? Море без какого-либо другого признака жизни, кроме молчаливого и коварного течения, которое, словно рука циклопа, мешала им приблизиться к суше.

Да, было бы замечательно позволить ему убаюкать тебя, поддавшись колдовству, разрешить ему проникнуть через каждую пору, чтобы в итоге тоже превратиться в океан, в Тихий океан, в необъятную ширь, не признающую пределов, не позволяющую привязывать тебя каждую ночь к спинке кровати.

Португалец Пинту Соуза в третий раз попросил воды, и Оберлус в третий раз ему отказал.

— Надо экономно расходовать воду, — сказал он. — Она кончается.

Час спустя португалец Пинту Соуза, тщедушный человечек, чудом продержавшийся столько дней, рухнул на свое весло, и все усилия Малышки Кармен привести его в чувство оказались напрасны.