Альберто Васкес-Фигероа - Игуана

Она в свою очередь пристально посмотрела на него и наконец сказала, кивая:

— Я знаю, что ты так и сделаешь. Изнасилуешь меня напоследок, а затем застрелишь.

— Ты сама это сказала, — заметил Оберлус. — Так что решай поскорее, и, если соберешься ехать, начинай собирать игуан, черепах, голубей, яйца и все, что найдешь съедобного. — Он показал на Кнута: — Пусть убогий поможет тебе опорожнить бочонки рома из пещеры, а сама наполни их водой. Используй всю воду, какую найдешь, до последней капли, потому что переход будет долгим, а в этом районе еще не время сезона дождей.

— Ты сошел с ума! — еще раз сказала она, абсолютно уверенная в своих словах. — Совсем спятил!

— Я бы был сумасшедшим, если бы остался здесь и позволил, чтобы меня схватили, а потом, перед тем как вздернуть на виселице, показывали, как на ярмарке: вот, смотрите, урод и убийца. — Ей казалось, что он говорит о чем-то несущественном, что его совсем не волнует. — Я вернусь в море, которое никогда меня не подводило, а если меня достанут и там, всегда есть возможность отправиться на дно с обрывком цепи на шее. Потому что я клянусь тебе, — добавил он хриплым голосом, — что никто никогда больше не поднимет на меня руку. Никогда!

Пастой из котла, густой и зловонной, он пропитал швы и промазал всю лодку три раза изнутри и снаружи, пока не добился таким способом безупречной водонепроницаемости.

Затем натянул от носа до кормы своего рода низкий навес, сплетенный из тростника и веток, который служил прекрасной защитой от солнца, и в завершение две последние скамьи заменил кроватью, заставив Соузу и Феррейру принести ее из пещеры в утесе.

Они же погрузили еду, воду, оружие и увесистый мешок с драгоценностями и деньгами, обнаруженными на борту «Мадлен», «Марии Александры» и «Риу-Бранку», и с наступлением вечера все было готово к отплытию, хотя сначала Оберлусу пришлось пресечь попытку мятежа со стороны пленников, отказывающихся садиться в лодку.

Ударами бича и угрозами он загнал их в лодку и привязал цепью к скамьям, а затем встал перед ними.

— Все очень просто, — сказал он, и тон не оставлял ни малейшей надежды на снисхождение. — Если мы доберемся до суши, вы мне больше не будете нужны и сможете вернуться домой. Если не доберемся, это случится только потому, что все мы окажемся на дне морском. Так что приготовьтесь грести, потому что тому, кто не будет грести, я еще и отрежу ноги и яйца, прежде чем скормить его рыбам.

Они начали грести — отдыхая по очереди, всегда по одному, — очень медленно, потому что Оберлус знал, что им не следует переутомляться, но также знал, что стоит только перестать грести, и течение, идущее от материка, тут же отнесет шлюпку назад.

Он положил перед собой компас, когда-то принадлежавший кому-то с «Риу-Бранку», приказал Малышке Кармен сидеть на носу, пока ей не захочется спать, и по мере того, как они удалялись, оборачивался и смотрел на уменьшающийся в размерах Худ, свое «королевство», единственное место на свете, где он чувствовал себя свободным и где прошли лучшие годы его жизни.

Он прекрасно понимал, что, как только он ступит на материк, если когда-либо сумеет это сделать, он вновь превратится в Игуану Оберлуса, страшилище, порожденное Адом, объект издевательств и всеобщего отвращения, которого к тому же очень скоро будут искать судебные органы всех стран.

Правда, теперь у него была куча денег, но он не представлял себе, чем ему может помочь богатство, лежавшее в кожаном мешке у него под ногами, если внешность его останется прежней и всегда его выдаст.

Он меченный, как ни крути, что бедный, что богатый, будь он мелкая сошка или большая шишка, даже если он прикроет лицо маской из золота и изумрудов — все равно ему не убежать от трагической судьбы, которую боги Олимпа уготовили ему за девять месяцев до рождения.

— На что способен человек, которого мы наделим только упорством и умом, лишив всего остального?

— А поглядим.

И вот, пожалуйста, он вновь пытается увернуться от своры, посматривая на компас, по которому определял, где восток, и не спуская глаз с гребцов, чтобы те ни на минуту не сбавляли своих усилий.

Через какое-то время он опустил в воду у себя за спиной двухметровый конец каната: если он будет тянуться за ними, это будет означать, что они преодолевают течение; если же исчезнет под кормой, к которой привязан, это послужит указанием на то, что течение пересиливает гребцов.

На восток, носом все время на восток, таща канат все время за собой, — такова была задача, и Оберлус был решительно настроен добиваться ее выполнения во что бы то ни стало, любой ценой.