Владимир Вертлиб - Остановки в пути

— Полиция, армия и службы безопасности разыскивают террористов, — сообщила телеведущая. — Имеются достаточные улики, позволяющие установить их личность. Их арест — лишь вопрос времени.

Учителя и ученики слушали и молчали. Прозвенел звонок, но никто даже не шевельнулся.

Никто из нашего поселения во время теракта не погиб, и это можно было считать чудом. Однако обстановка накалилась, и на какой-то перемене я впервые услышал, как несколько учеников постарше скандируют призыв «Мавет ле аравим!» — «Смерть арабам!». Они выстроились у школьного забора и хором орали свой девиз, словно бросая вызов воображаемому врагу. Ни одного араба на улице видно не было.

На уроке учительница объяснила нам, что такое говорить нельзя.

— Не все арабы — террористы, — подчеркнула она. — Среди них тоже есть достойные люди. Я нескольких арабов лично знаю, и все они — законопослушные граждане Израиля.

Но почему-то в ее устах это звучало не очень убедительно, как будто она сама в это не до конца верит.

После уроков я пошел не обычной дорогой, по апельсиновой плантации, а с компанией других учеников по пологому спуску, где улица вела в центр нашего поселения. С нами отправились сыновья Ульяфа Давид и Аарон, мой лучший друг Лёва, двое эмигрантов из Риги, какой-то первоклашка, которого я не знал, долговязый Ариэль, сын выходцев из Ирака, лучший баскетболист в начальной школе, две девочки из Тбилиси и еще какие-то ребята, точно не помню.

Давид и Аарон уже всем растрезвонили, что моя мама чудом спаслась, и мне пришлось в очередной раз, как и на переменах, рассказывать, как она опоздала на автобус.

— Проклятые арабы! — крикнул Ариэль. — Ну, ничего, мы с ними расквитаемся!

Все остальные промолчали, и это Ариэля еще больше взбесило.

— Да где вам, русским, знать, что такое арабы… — протянул он с презрением и сплюнул. — Трусы вы, тряпки, а не мужчины. Вот мои родители в Ираке на своей шкуре узнали, что к чему. Арабы моего деда убили, ясно вам? А теперь автобусы взрывают.

— Как это — убили? — переспросил кто-то.

— А вот так. Повесили, и все. А он ведь этих арабов ни разу и пальцем не тронул. Это в сорок восьмом году было, когда Израиль образовался. Тогда в Ираке стольких евреев поубивали. Мне мама рассказывала… Арабы нас ненавидят.

Ариэль посвятил нас в свой «план мести». Сначала мы как-то сомневались, медлили, но потом все-таки его поддержали.

На окраине мы насобирали камней и набили ими карманы штанов и ранцы. По «туннелю» мы пробрались на плантацию, выбрали место, где пересекаются две главные аллеи, и шумели до тех пор, пока на наши крики с бранью не выбежал вооруженный дубиной сторож. Это был единственный араб в нашем поселении, которого мы знали.

— А ну прочь отсюда! — пригрозил он. — Нечего вам тут делать.

Говорил он беззлобно, просто по обязанности.

В это мгновение Ариэль подал условленный знак. «Мавет ле аравим!» — крикнул он, а все остальные подхватили. На сторожа обрушился град камней.

Старик выронил дубину и закрыл лицо руками. Потом он разразился проклятиями по-арабски, снова поднял дубину и попытался схватить кого-нибудь из нас: бросился было за одним, потом за другим. Но он был один, а нас по меньшей мере десятеро, мы окружили его, вопили, орали, улюлюкали и со всех сторон обстреливали его камнями. Передо мной на миг мелькнуло его обезумевшее, искаженное от ярости, окровавленное лицо: я заметил рану у него на лбу.

Теперь уже не он нас преследовал, а мы его. На бегу призывая на помощь на иврите и на арабском, сторож кинулся к выходу. Вот он упал, снова вскочил, прихрамывая, побежал дальше. Мы бросились за ним — за ворота, в центр поселения — и гнали его, пока не кончились камни.

— Вы что, спятили?!

Я обернулся и увидел в нескольких шагах полицейского в форме. Я и оглянуться не успел, как все остальные «мстители» точно сквозь землю провалились. Остались только я и араб. Левой рукой он зажимал рваную рану на лбу, а указательным пальцем простертой правой тыкал в меня. «Это все он, он, сукин сын! — причитал араб. — Он, он!» У него заплетался язык. На иврите он говорил с трудом, с неверными ударениями, путая гласные. До сих пор помню его глаза, расширенные от ужаса.

Полицейский схватил меня за ухо. От боли я чуть сознание не потерял. У меня не было сил даже закричать.

Я оказался единственным «из числа малолетних хулиганов и бандитов», которого удалось поймать. В караулке полицейский дважды ударил меня по щеке и записал мою фамилию, адрес и телефон, а араб все это время сидел в другом углу, прижимая ко лбу грязный носовой платок, и тихо ругался. Двое полицейских уговаривали его успокоиться, дружески похлопывая по плечу. Какие именно аргументы они приводили, я не расслышал. Но мне повезло: в конечном счете араб не стал подавать на меня в суд.