Владимир Вертлиб - Остановки в пути

Когда вернулся с работы отец, я лежал в постели и плакал. Я передал ему, что о нас наговорил сосед. Весь вечер отец кричал на маму.

— Мы не должны такое терпеть! — бушевал он. — Надо как-то этого фашиста призвать к ответу! Пусть поймет, что нельзя безнаказанно…

— Ну и что же нам делать? — перебила мама.

— Сейчас пойду к нему и так врежу, что…

— Ну да, а он полицию вызовет, и посадят тебя в тюрьму, а потом нас обратно в Израиль вышлют или, того хуже, до ближайшей границы — и до свидания.

Отец медленно успокоился.

Мы поужинали в полном молчании.

— Стыдно ребенка одного дома оставлять, — в конце концов прервал молчание отец.

— Господи, — вздохнула мама, — ну, стыдно, стыдно нам не в первый раз и явно не в последний…

В этот вечер родители объяснили мне, что с незнакомыми людьми разговаривать нельзя. С соседями и случайными прохожими я с тех пор действительно не разговаривал. Но каждый день с плачем слонялся по лестнице, поэтому родителям ничего не оставалось как запереть меня в квартире. Отдельного туалета у нас не было, и мама оставила для меня в кухне пластиковое ведро. «На четыре часа хватит, — сказала она. — Я думала, ты умнее, сколько раз я тебе говорила, нельзя шуметь в квартире, а то нас на улицу выставят».

Я дергаю за ручку и молочу дверь кулаками, пока без сил не падаю на пол. Рыдая, забиваюсь в кухне в уголок. Руки у меня все в ссадинах, кровоточат. Я почти не чувствую боли, напряженно прислушиваюсь, когда кто-нибудь проходит по лестнице, каждые две минуты бегу в комнату и смотрю на часы, снова возвращаюсь в кухню, залпом выпиваю апельсиновый сок, проглатываю шоколадку и снова окровавленными руками колочу в дверь…

Сейчас начнется пожар — как же иначе — и от меня только горстка пепла останется, или землетрясение случится, стены рухнут и меня придавят, или утечка газа, и тогда я задохнусь…

Вечером мама перебинтовывала мои ссадины и повторяла, что я совсем с ума сошел.

— Вот искалечишься, и придется мне за тобой всю жизнь ухаживать. Или дверь выбьешь, и тогда нас выселят. А мы себе ни того, ни другого позволить не можем.

Отныне меня больше не запирали. Несколько раз мама приводила меня в «Русский дворец» и оставляла на попечение мадам Фридман. Но в один прекрасный день Фридманы уехали обратно в Израиль — нищие, смирившиеся со своей печальной участью, — чтобы последние годы жизни провести в доме для престарелых. А у других эмигрантов не было ни времени, ни, вероятно, желания за мной приглядывать.

В один из дней, когда я плача сидел на лестничной площадке, я и познакомился с фрау Бергер. Она подковыляла ко мне. Правой рукой она с трудом сжимала одну из своих палок и хозяйственную сумку. Она остановилась рядом со мной, а я завыл еще громче.

— Господи, да что с тобой? — проговорила она.

Я проглотил слезы, вытер нос рукавом и ничего не смог из себя выдавить.

— А где же твои родители?

Услышав слово «родители», я снова зарыдал.

— Они тебя одного оставили?

Я кивнул.

— Надо же, — удивилась старуха. — Такого маленького…

Я замолк и с надеждой взглянул на нее. Она спросила, есть ли у меня ключ от квартиры. Я покачал головой.

— Ну, ничего, не страшно… — решила она. — Кто к нам сюда полезет… Пойдем со мной.

Хотя мне запрещалось разговаривать с незнакомыми людьми, я пошел за старушкой в ее квартиру. Она мне почему-то сразу внушила доверие. К пяти она привела меня домой.

В тот же вечер она поговорила с мамой и всячески меня нахваливала: я, мол, и умный, и послушный, милое дитя, одним словом. Мама улыбалась, угощала фрау Бергер чаем и булочками с джемом и радовалась, что наконец нашла няню. С понедельника по пятницу в течение нескольких месяцев она будет со мной сидеть.

Апрель или май семьдесят третьего года, понедельник, около часа дня, и как всегда я стучусь в дверь фрау Бергер. Но она не открывает. Я отчаянно барабаню в дверь кулаками, несколько раз вращаю диск механического звонка, раздается скрежет, как будто кто-то пытается завести испорченную электрическую пилу… Неужели она на что-то обиделась? Или забыла, что сегодня понедельник? Я зову: «Фрау Бергер!» Кричу: «Фрау Бергер!» Нет ответа.

Открывается дверь в соседнюю квартиру. Выходит сосед, который назвал моих родителей «чурками» и «тощими уродами», и начинает ругаться:

— Хватит тут хай поднимать, чурка! Нету ее. В субботу в больницу увезли, да и вообще она скоро в райские кущи переселится. Не придет она больше. Так что кончай орать и проваливай!