Глеб Шульпяков - Город Ё

После обеда я снова заглядываю в интернет-закуток на соседней горке. В клетухе никого нет, жужжит и бьется о стекло муха. За столом сидит семилетняя красотка в бирюзовом платье, грызет ручку. Знаками показываю, что хочу подключить свой компьютер.

— Cable? — переспрашивает по-английски.

— Да. — Ее английский застал меня врасплох.

Мы садимся, я за компьютер, Манат — учить уроки. Все это время пейзаж в дверном проеме меняется. Закат, снежные пики переливаются всеми цветами радуги. Две собаки дрыхнут прямо на дороге. Работать невозможно.

— Литература? — спрашиваю Манат.

— Английская и индийская, — не поднимая головы, отвечает.

— И кто тебе из английской литературы нравится?

Мусолит ручку, смотрит исподлобья хитрыми черными глазами.

— Вордстворд.

…Остатки вечера я провожу на террасе, прислушиваясь, как через долину — в пяти километрах примерно — звенят посудой и чистят коврики. Моют, жарят и парят. Когда темнеет полностью, долина наполняется огоньками, которые под определенным углом зрения складываются в слова.

Где-то на той стороне лает собака, другая. Третья. Из-за эха кажется, что собак много, миллионы. А я представляю, что она одна. Лает и лает на собственное эхо, всю жизнь. И в следующей жизни тоже.

Мне вдруг захотелось найти эту собаку. «Чего ты лаешь? — сказать ей. — Ведь там никого нет, эхо!» А что же тогда она будет по вечерам делать? Если отнять у нее смысл — как будет жить дальше? Убьет, загрызет меня? Или уйдет в нирвану, сказав на прощанье: «Пришло и мне время отдохнуть немного»?

Вся история индийских религий — буддизма, джайнизма, сикхизма и пр. — вся история их вековой борьбы за умы людей — все это, если вдуматься, происходит внутри индуизма, его порождение. Его баснословные круги и циклы. Все это одна и та же собака, которая лает и лает на собственное эхо.

— А теперь представьте себе, что в каждом городе, в каждой индийской деревне есть местный драмтеатр. Со своими примадоннами и звездами. Со своими декорациями. Со своим помещением. И что репертуар этого театра утвержден свыше, министерством культуры — один и тот же на несколько тысячелетий. Представили? Но актеры в этих театрах чудовищно ленивы. Они не хотят и не любят играть. Поэтому жители города всячески задабривают их. Подкупают кто яйцами, кто курицей, а кто деньгами — чтобы те согласились на представление. Задобренные подношениями, актеры нехотя начинают спектакль — в основном с помощью зрителей, которые дергают этих актеров за ниточки, чтобы те не уснули. То есть, в сущности, играют не актеры, а люди. Которые только прикрываются актерами. Это и есть повседневная религиозная жизнь Индии — если заменить актеров на богов, а театры на храмы. Жизнь как тотальный театр.

— То есть Индия задолго до Шекспира пришла к выводу, что «весь мир театр»…

— …и даже боги в нем актеры. И что спектакль не снимают с репертуара вот уже несколько тысячелетий. А теперь давайте представим себе, для кого они играют. Для кого вообще играют актеры? Для кого можно играть в театре?

— Для зрителя, конечно.

— А если зрителя нет?

— Друг для друга, не знаю…

— Отлично. Начнем с первого пункта — есть ли зритель в этом представлении? И если да, то кто он?

— Бог, я полагаю.

— Хотелось бы так думать, ах, как хотелось бы! Но — кто может быть уверенным в этом зрителе? Особенно в Индии, где Брахма находится в перманентной, как медведь зимой, спячке?

— Хорошо, тогда для себя.

— Капустник, курсовая работа ГИТИСа — да? Всеиндийский аутотренинг, домашнее представление размером со страну. Хорошо. А если зал пустой, а играть для себя наскучило? Да и пьеса старая, надоевшая — за тысячи лет-то?

— Знаете, если все так плохо, актеры просто снимают костюмы — и идут домой, жить обычной человеческой жизнью.

— Правильно! А теперь вопрос: какую жизнь можно считать нормальной — людям-актерам в мире-театре? Иными словами, куда человеку податься со сцены, когда играть больше нет смысла? Где его дом, где его нормальная человеческая жизнь? В чем она?

— Некуда, в самом деле.

— Потому что сцена и есть наш дом. Игра и есть наша жизнь. И мы играем. Играем, играем, играем. Перед пустым залом, осточертевшие друг другу, в старом затертом до дыр спектакле, на прогнившей пыльной сцене, с которой никуда, как с подводной лодки, не денешься.

— Картина удручающая…

— …а главное, истинная.

— Однако должен быть выход…