Глеб Шульпяков - Город Ё

Тоже лейтмотив жизни.

В ящике моего стола лежат зарядные устройства для телефонов. Провода спутаны в клубок, видно, что адаптерами никто не пользуется. «Надо бы выбросить…» Чешу затылок.

Но мне почему-то жалко.

Я отдаю адаптеры сыну, он сооружает из них заправочные станции.

Но жалость, жалость.

В прошлом году я купил избу в деревне.

«В глухомани, настоящую…» — рассказываю.

«Ну и где твоя „глухомань“? — друзья мне не верят. — Кратово? Ильинка?»

Я показываю на карте. «За Волочком, в Тверской…»

Кивают, но в гости почему-то не торопятся.

«Вы будете в Москве в это время?» — на том конце женский голос.

Я прикидываю в уме, считаю: «Нет, я буду в деревне. Давайте через».

«О, у вас дом в деревне!» — трещит трубка.

«Изба…»

«Как это хорошо — дом, природа. Я хотела бы…»

«Изба! — кричу. — Изба!»

Конец связи.

В прошлом году я купил избу в деревне.

В нашей деревне нет мобильной связи, нигде и никакой. Правда, алкаш Лёха (он же Лёнька) утверждает, что одна палка бывает за избой Шлёпы. Я полдня ползаю вдоль стены, пропарываю гвоздем сапог. Чертыхаюсь — нет, не ловит.

Первое время ладонь машинально шарит по карману, однако на второй день о телефоне забыто. Я вспоминаю про трубку, когда пора выходить на связь. Телефон валяется в дровах у лежанки — наверное, выпал из кармана, когда я возился с печкой. С изумлением Робинзона разглядываю кнопки, мертвый экран.

Я пропадаю в деревне неделями, и связь мне все-таки требуется. Доложить своим, что жив-здоров, не голодаю и не мерзну. Что не был подвергнут нападению хищников, не утонул в болоте и не свалился в колодец, не покалечил себя топором или вилами, не угорел в бане и не подрался с Лёхой-Лёнькой.

«Главное, дождись, чтобы угли прогорели…»

«Ложный гриб на разрезе темнеет…»

«Сырую воду ни в коем случае…»

«Топор ночью под кроватью на всякий случай…»

«Клади от мышей сверху камень…»

Наивные люди.

Мобильная связь есть на Сергейковской Горке, но там ловит чужой оператор. Мой ловит в сторону Фирово, но туда в слякоть плохая дорога — ее разбили лесовозами, когда вывозили ворованный лес. И вот спустя месяц я узнаю, что связь есть еще в одном месте.

И что там работают все операторы.

В нашей деревне шесть изб, это практически хутор. Две семьи живут круглый год, одна съезжает на зиму в Волочек, в двух избах наездами тусуются дачники (я и еще один тип, известный старожил). Крайняя, Шлёпина, пустует.

— А где хозяин? — Разглядываю через выбитые окна горы бутылок и рванины.

— Удавился, — безразлично отвечает Лёха.

Еще есть лошадь Даша, корова, теленок и две собаки. Одна собака, Лёхина, похожа на героя из мультфильма, такая же черная и осунувшаяся, с седыми проплешинами. Про себя я называю собаку «Волчок». Он сидит на привязи и выскакивает над забором, когда проходишь мимо — как черт из табакерки.

А вторую зовут Ветка, она бегает свободно.

Через лес в деревню ведет проселок — от главной дороги, где кладбище. Погост, каких в любой области множество, полузаброшен. Кресты криво торчат из крапивы, в кустах поблескивают облупленная эмаль. Сквозь буйную, особой кладбищенской сочности зелень чернеет ржавчина. Куски кирпичной кладки, церковная ограда.

Пейзаж вокруг под стать погосту. Первое время ощущение скудности, неброскости, глухости невероятно угнетает меня. Зачем я вообще сюда забрался? Но это впечатление, разумеется, мнимое. Чтобы ощутить подспудное, замкнутое в себе и на себе обаяние этих земель, несравнимое с картинными косогорами где-нибудь в Орловской области — или полями за Владимиром, — надо, чтобы человек забыл про пейзаж, не думал о нем. Ничего не ждал от него, не требовал.

Тогда пейзаж сам откроется человеку.

Рельеф приземистый, стелящийся. Верхняя линия занижена — так выглядит невысоким сарай, заросший травой, или изба, наполовину ушедшая в землю. И возникает чувство неловкости, несоразмерности себя тому, что видишь, на фоне чего находишься.

Лес непролазен и густ, настоящий бурелом. Облака идут настолько низко, что хочется пригнуть голову. Пейзажные линии пунктирны и нигде не сходятся. Ничего, что можно назвать картиной природы, не образуют. Такое ощущение, что сюда свалили выбракованные и разрозненные элементы других пейзажей. Да так и оставили.

В действительности это купол, крыша. Макушка огромного геологического колпака. Высшая точка Валдайской возвышенности (450 метров над уровнем) лежит в соседней деревне, то есть моя изба — страшно подумать — висит на уровне шпиля Останкинской башни. И тогда все видишь другими глазами. Все становится понятным, объяснимым. Ведь это бесконечный пологий спуск — вокруг тебя. Скат, по которому сползают леса и пригорки. Отсюда и вид, его характер — фрагментарный, как пейзаж в долине горного перевала.