Глеб Шульпяков - Город Ё

О том, как строился первый и последний «голландский» поселок в Сибири, лучше всего сказал сам архитектор: «Здесь мы имеем дело с типичной сибирской деревней очень старой закваски… И как только я задумываю построить город для технических специалистов и рабочих, я наталкиваюсь на крестьян, ибо рабочие оказываются крестьянами, которые… пока с большим удовольствием продолжают присматривать за своими коровами».

С этими коровами приключилась смешная история. АИКовцы, исповедующие коммунальные ценности, держали коров в общем коровнике под присмотром выборных скотников. Сдать коров они предлагали и русским «коллегам» — чтобы освободить время для работы. Они даже предложили выкупить коров — на деньги АИКа и по завышенным ценам, чтобы дело шло быстрее. Что сделали наши? Продали коров, на вырученные деньги купили новых, а разницу — прикарманили.

Всего Лохему удалось реализовать в Кемерово проекты 11 типов жилых зданий, что в тех условиях было невероятно много. Да и по нынешним меркам тоже. К сожалению, после изгнания Лохема их перекроили по «рабоче-крестьянским» понятиям, безнадежно загубив чистоту голландской идеи. Исчезли заглубленные фундаменты и мансардные этажи, обогревающие дымоотводы и ванные комнаты, и много чего другого, тщательно и тонко умышленного архитектором.

Правда, лохемовские дома стоят до сих пор — а те, производные, развалились. Но что это за утешение?

Так вышло, что «лохемовский период» в АИКе пришелся на закат колонии и пожить в «домах будущего» колонисты успели недолго. После 1925 года с АИКом происходило то, что и со всей страной — ее национализировали, превращая в громоздкий и неэффективный советский трест. А дома заселялись русскими.

Колонистов выживали. Уже строчились уведомления о «нецелесообразном использовании» и «саботаже». Уже назначены были в управление люди, ни бельмеса не смыслившие в производстве, а только умножающие отчетность. Уже новоиспеченный зам Рутгерса, партизан и казнокрад Коробкин, доносил, что «Ванлохен Иван Иванович как архитектор к нашим условиям не подходит, вследствие незнаний наших законоположений об охране труда и требований, предъявленных Союзом».

Чем больше документов той эпохи я читаю, тем чаще мне кажется, что та история в 20-х не закончилась. Что она закольцевалась, нашла рифму — уже в нашем времени. Когда на смену мечтаниям 90-х пришли 2000-е, закатавшие под асфальт лучшие плоды этих мечтаний.

«Если бы не русские бюрократы, вы были бы русскими», — много лет спустя признавался детям Лохем. Думаю, то же могут сказать сотни иностранцев, приехавших к нам семьдесят лет спустя. И от этой унылой закономерности на душе становится как-то особенно тоскливо и пусто.

Ван Лохем писал: «Русский хочет действия, но восхищается идеей, которая часто превращается в лозунг. В результате существуют два мира, поочередно преобладая один над другим. Когда преобладал мир действия, то иностранцы принимались с распростертыми объятиями; когда преобладал мир идей, чтобы ни делали иностранцы, ничто не устраивало».

Как это нам знакомо, не правда ли?

«Если проводимое административное управление экономикой и является абсолютным условием для строительства в новой России, то архитектура не должна становиться жертвой этого. Градостроительство и архитектура определяют характер города на долгие годы, и они не должны позволить овладеть собой опрометчивости некомпетентных чиновников». И это — после уничтожения Москвы — нам знакомо тоже.

Но зарифмовалась, по счастью, история и нашего «Иван Иваныча» — уже после войны, когда Кемерово застроили по регулярному плану. Этот прекрасно сохранившийся ансамбль, выполненный в неоклассике сталинского ампира, и есть такая рифма. Поражающая строгостью в сочетании с уютом, человечностью. Удивительно, но архитектура, призванная подавлять, удивляет тем, как свободно в ней дышится — как будто в противовес идее, ее породившей. Как будто гений архитектуры не покинул это место. И один город, ван Лохема, зарядил летящей аскетикой нынешний. Который просто переосмыслил ван Лохема, как мог — в рамках времени и стиля, в котором строился.

Современный человек не успевает за временем — декорации меняются быстрее, чем он привыкает к ним. Ни в памяти, ни в мыслях от этого времени ничего не остается. Прошлое пусто. Даже вещи исчезают из обихода, так и не состарившись.

«Куда все исчезло? Зачем было?»