Бернард Маламуд - Бенефис

После чего я написал письмо Лиллиан, сообщил, что завтра в четыре часа дня вылетаю «Аэрофлотом» в Москву, намереваюсь пробыть там две недели, с перерывом на два-три дня для поездки в Ленинград, где остановлюсь в гостинице «Астория». Указал точные даты отъездов-приездов и послал письмо авиапочтой, опустив его в почтовый ящик подальше от гостиницы, хотя Бог знает, что это могло дать. Я надеялся, что успею получить ответ от Лиллиан до отъезда из Советского Союза. По правде говоря, весь день мне было не по себе.

Однако к следующему утру настроение мое переменилось, и, когда я стоял у ограды парка над Днепром, глядя на дома, вырастающие за рекой там, где некогда была степь, у меня, как ни странно, свалилась тяжесть с души. Колоссальное строительство — казалось, перед моими глазами из земли встают два, а то и три разбросанных неподалеку друг от друга городка — меня потрясло. И такое строительство идет по всей России, чуть не в половине мира, а когда я прикинул, сколько в это вложено труда, материальных затрат, силы духа, я, не сходя с места, поверил, что Советский Союз не рвется развязать войну с США, ни ядерную, ни какую другую. Но и Америка — в здравом уме — никогда не пойдет на войну с Советским Союзом.

В первый раз после приезда в Россию я почувствовал, что мне ничего не грозит, и у продуваемой ветром ограды парка над Днепром пережил несколько — столь редких — минут восторга.

Почему самые интересные в архитектурном отношении здания были построены при царизме? — задался я вопросом, и, если мне не померещилось, Левитанский вздрогнул, впрочем, по всей вероятности, это было просто совпадение. Вот только не задал ли я этот вопрос вслух — со мной такое иногда случается; но я решил, что нет, быть такого не могло. Мы ехали в музей со скоростью восемьдесят километров в час, машин было мало.

— Что вы думаете о моей стране, о Советском Союзе? — спросил шофер, обернувшись ко мне.

— Я был бы благодарен, если бы вы смотрели на дорогу.

— Не беспокойтесь, я давно вожу машину.

После чего я сказал, что многое из виденного произвело на меня впечатление. Великая страна, что и говорить.

В зеркале я увидел, как на круглом лице Левитанского изобразилась приятная улыбка, обнажившая щербатые зубы. Улыбался он, похоже, одними губами. Теперь, когда он открыл свое полуеврейское происхождение, я бы сказал, что он больше похож на еврея, чем на славянина, и в еще большем раздоре с жизнью, чем казалось раньше. Причиной тому были его неспокойные глаза.

— А наш строй — коммунизм?

Я с оглядкой — не хотел задеть его — ответил:

— Буду с вами откровенен. Я видел много необычного, даже вдохновляющего, но я сторонник более полной свободы личности, а здесь она, по моим наблюдениям, слишком ограничена. Видит Бог, Америка тоже не без недостатков, и серьезных, однако у нас, по крайней мере, критика не под запретом, если вы понимаете, о чем я. Мой отец часто повторял: «Билль о правах не оспоришь» [34] Билль о правах — первые десять поправок к американской Конституции (она была принята в 1791 г.), гарантирующие основные права граждан. . У нас открытое общество, и это обеспечивает свободу выбора, по крайней мере, в теории.

— Коммунизм как политическая система лучше во всех отношениях, — Левитанский явно не кривил душой, — хотя на нынешней стадии он осуществлен далеко не полностью. В настоящее время… — Он сглотнул, задумался и не закончил фразу. А вместо этого сказал: — Наша революция — великое и святое дело. Мне нравятся ранние годы советской истории, увлечение идеалистическим коммунизмом, великая победа над буржуазией и империалистическими силами. В одну ночь все угнетенные массы поднялись. Пастернак назвал революцию «великолепной хирургией». Евгений Замятин — может быть, вы читали его книги — говорил, что революционный огонь пожирает землю, но в этом огне родится новая жизнь. Многие наши поэты так считали.

Я не спорил — каждому свое, и революция тоже своя.

— Вы сказали, — Левитанский снова посмотрел на меня в зеркале, — что хотите написать о своей поездке. Ваши статьи будут о политике или нет?

— Я задумал написать ряд статей о московских музеях для американского туристического журнала. Я специализируюсь на темах такого рода. Я, что называется, свободный журналист. — Я виновато засмеялся. Странно, как смещаются акценты в чужой стране.

Левитанский вежливо посмеялся вместе со мной, но вдруг оборвал смех.

— Я хотел бы знать точно, что значит свободный журналист?