Игорь Неверли - Сопка голубого сна

— Возможно, ты права... Знаешь, Евка, мне чертовски есть хочется. А тебе?

— И мне тоже. Ничего удивительного, ведь уже вечер!

Мы торопливо слезли с полки, помылись, Евка залила водой огонь в печке.

— А где твоя одежда?

— Дома оставила. Чтобы не пропиталась паром и не висела на мне как тряпка.

И мы с ней, она первая, я с одеждой под мышкой следом, голые, нырнули по колено в снег, в метель — на ту сторону, к дому, вынырнули в сенях, отряхнулись и в теплой комнате оделись.

Обед был уже готов, да какой! Оставалось только разогреть его, и тут у меня мелькнула мысль, что вряд ли Евка затеяла бы такое пиршество для себя одной. Может быть, она узнала от отца, что я приду? Может, они обо всем сговорились? Я чуял опасность, но не было сил вырваться из этой сладкой ловушки.

Итак, обед. На закуску сибирская сельдь, черемша, соленые грузди и огурцы. Потом жирные мясные щи, пирожки с мясом и с грибами, клюквенный кисель, чай с вареньем и со сладким пирогом. Кроме того, Евка поставила на стол графин с терпко-сладкой домашней наливкой, мы с ней выпили по три стопки — от любви у нас разыгрался аппетит — и отправились в постель с горой взбитых до самого потолка подушек.

В постели, как водится, мы ласкались, и дело снова кончилось криком. Какая-то неодолимая сила снова и снова бросала нас в объятия друг друга. Мы ненасытно пили живую воду, голодными глазами глядя на все новые ее струйки, вот эта вроде повкуснее, а та попрохладнее...

— Любовь... Мне казалось раньше, что любовь только в сказках бывает или у князей.

— Почему у князей?

— Да вот, к примеру, князь и княгиня из Акатуя. Когда господа дворяне мятеж устроили, его сослали в Акатуй на каторгу, приковали к тачке, а она по своей воле за ним поехала. Ему пришлось снять свой мундир, золотом шитый, и надеть бурый халат, она сменила шелк и бархат на наш простой сарафан, и все же они любили друг друга. Каждый день в обед она приходила к нему с судками, и, пока кормила его, все уважительно стояли, никто не матерился, грубого слова не говорил...

— В самом деле, у кого-то из декабристов была жена, которая пошла за ним в Сибирь, не помню точно, не то у князя Трубецкого, не то у Волконского.

— А когда моя мать ушла за любимым, бросив хорошего мужа и двоих детей малых, уехала в дальнюю губернию, где на склонах гор растут лимоны и виноград, я поняла, что большая любовь может случиться у каждого.

— Зачем ты мне это говоришь, Евка?

— Полюби меня, Бронек, красиво, нежно полюби, ты ведь можешь, и сынка мне дай, маленького Бронечку. У меня будет что вспомнить, кого ласкать.

— А я?

— Вольному воля. Захочешь остаться — оставайся, захочешь уйти — уходи.

— А твой отец что скажет?

— Об отце не думай, я его лучше знаю...

Так мы ласкались и шептались, все больше проникаясь нежностью друг к другу. Что было дальше, описывать не стану — то же, что и раньше. Заснули мы на рассвете.

Когда я проснулся, Евка спала. Прекрасная в своей наготе, с крупным и сильным телом кариатиды. Живя в Париже и нуждаясь в заработке, я как-то позировал скульптору, ваявшему фигуру Антиноя. Уверен, что, повстречай тот скульптор Евку, он бы непременно увековечил ее в мраморе под видом Амазонки, или Деметры, или другой какой-нибудь женщины эпохи культа тела.

Я посмотрел на часы. Половина одиннадцатого. В одиннадцать Емельяновы обычно обедали. Я решил сходить к, ним. Оделся, хотел оставить записку, когда вернусь, знал, что отец научил Евку грамоте. Но, увы, в доме не было ни карандаша, ни бумаги. Подумав, я рассыпал на столе гречневую крупу и написал на ней пальцем: « Завтра ».

Метель по-прежнему сыпала снегом в лицо, пела свою печальную песню над замерзшей землей. К Емельяновым я поспел к концу обеда. Рассказал выдуманную по пути историю о том, что вчера в пургу сбился с пути и переночевал у пастуха в поскотине. Пообедал, поднялся к себе наверх и как завалился спать, так и проспал до сегодняшнего утра. Емельяновы не тревожили меня, понимали: устал человек с дороги.

Сейчас десять часов. Я сижу и записываю подробно все, как было. Ведь это в моей жизни серьезный психологический момент.

Прежде всего надо уяснить себе обстановку и наши с Евкой намерения.

Она так долго колошматила деревенских парней, что напугала их до смерти, никто не берет ее в жены, боясь стать посмешищем в глазах людей. Ведь нет ничего смешнее, чем муж, которого бьет жена. Вот и получилось, что Евка, при всей своей красоте и достатке, засиделась в девках. Ведь двадцатичетырехлетняя девушка, по здешним деревенским понятиям,— старая дева. Тогдашняя наша схватка, подстроенная ребятами, закончилась вничью, но распалила нас обоих, для нее была потрясением, вот она и бросила мне оскорбительное слово «варнак». Потом, правда, извинилась, но я к тому времени подружился с ее отцом, а ее сторонился.