Игорь Неверли - Сопка голубого сна

— Ну а загробная жизнь?

— Ее нет. К счастью, родная. Сознаешь ли ты, что значит вечно? Всегда, всегда одно и то же, миллионы миллионов лет, теряющихся в нечеловеческой, чудовищной бесконечности... Быть бестелесным духом и вечно блаженствовать или страдать за один миг, меньше чем миг, каковым является земная жизнь — это ужасно. Даже если это происходило бы в раю, где нет возможности положить конец блаженной скуке, прыгнув, например, в пропасть... Нет, уж лучше смерть. Не надо требовать слишком много и не надо без толку бунтовать. Жизнь — короткая вспышка, а потом нет ничего.

— Скажи, а почему ты добр, почему делаешь добро людям?

— Потому что это доставляет мне удовольствие. Подсознательно. А если захотеть это обосновать логически, то могу сказать, что мы должны помогать друг другу в несчастье, в борьбе с превратностями судьбы и плохими людьми, тогда нам будет легче. А совсем не потому, что мне воздастся за это на том свете. Такая мысль оскорбительна для меня.

Вера меня поцеловала.

А потом, скользя ладонью по моим губам и щекам, заговорила:

— А я думаю, что это не может быть одна только эволюция от амебы к человеку, а потом, через сотни тысяч лет к сверхчеловеку, равному богам, и все, точка, ядро земли остынет, и в космическом пространстве будет витать обледенелый, мёртвый шар. Потом где-нибудь далеко в космосе, на расстоянии тысяч и тысяч световых лет от нас снова начнется эволюция от амебы к разумному существу, и так без конца. Весь мой разум возражает против этого. Такие чудеса, как мозг человека или глаз пчелы, не могут быть плодом одной лишь эволюции. Это эманация воли й разума верховного существа, которое правит миром... Но я отнюдь не религиозна! Все религии — лишь предчувствие этого верховного существа, наивные, беспомощные представления о нем; так муравей, нет, червь, представляет себе человека. Любая религия велика этим предчувствием и ничтожно мала своей самонадеянностью, убеждением, что именно ей доступны все заповеди и верный образ Всевышнего. Отсюда ее нетерпимость к другим религиям. Сама я отношусь к религии снисходительно, в церковь хожу редко. Мне нравятся только красивый церковный хор и молитвенное настроение.

25.VII.— Вернулись Митраша с Ширабом, привезли гвозди, трубы и листовое железо бурятам для их стройки, а для нас продукты и шесть кур с великолепным петухом. Наконец у нас будут яйца и пение петуха.

Вера стояла босая на крыльце (она любит ходить босиком) и, придерживая подол передника, широкими жестами бросала птицам зерно. В клетчатой косынке на голове она выглядела как настоящая деревенская хозяйка, которая всю свою живность знает наперечет и никого не даст в обиду.

Исполняется ее мечта — жить в дружбе с животными. Собаки и куры ходят за ней по пятам. Маланья и Радуня выходят и возвращаются. Маланья в медном ошейнике рычит у калитки, чтобы ее выпустили в тайгу, а Радуня сделала подкоп под воротами и уходит на пруд, когда захочет.

Конечно, Радуня еще мала, не может наловить себе достаточно рыбы и лягушек, и голод гонит ее обратно домой. То ли дело на будущий год, она натренируется, и голос ее станет тем пронзительным плачущим свистом, который вспугивает рыб, заставляя их покинуть укромные местечки, как крик ястреба вспугивает мелкую птицу, а пение охотника, скользящего в лодке вдоль зарослей камыша, поднимает на воздух уток. Они взлетают, охотник стреляет... У Маланьи тоже не получается в лесу с самообеспечением. После шести лет на подворье Чутких она очутилась на воле поздновато. Нет у нее той ловкости, которую медведь вырабатывает в себе с молодых лет. Она не умеет, например, лазить по деревьям. Не знает, где и как добыть еду. Ведь ей было бы достаточно разрыть нору бурундука — там огромные запасы. Или сесть удобно у нерестилища кеты и, когда рыба пойдет, лапой выбрасывать на берег одну за другой... Она всего этого делать не умеет и часто возвращается домой голодная. И все же я думаю, что ее удерживают при нас не только хорошее питание, удобства и чувство безопасности, но и какая-то привязанность. Приятно думать, что, разгуливая свободно рядом с нами, они испытывают чувства, похожие на наши.

28.VII.— Перечитал свои записи и поразился. Обо всем тут сказано, только нет ни слова о нашей любви, ласках, близости. О тех часах после ужина, когда мы запираемся в своей комнате одни, Вера и я. Почему про Евку я мог все описывать, как было, а про Веру нет? Может, потому, что с ней каждый раз бывает по-другому, то вспышки бешеной страсти, то мягкие, почти материнские ласки, или как бы игра двух слепых... Может быть, так трудно передать спонтанность Вериных настроений — а в этом вся ее прелесть, — изменчивость оттенков и нюансов? А без них, боюсь, все описания наших интимных отношений будут мертвы. Уж лучше я сохраню память о них в своем сердце.