Нил Шустерман - Теневой клуб

Остин увидел всё это и закричал:

— Нет! Нет! Мои ноги!

Он вопил: «Мои ноги, мои ноги, мои ноги!» — снова и снова. Я видел: он только сейчас постепенно начал ощущать боль. Я присел рядом. Кругом было столько крови! Я совершенно растерялся, не зная, что мне делать.

— Мои ноги, мои ноги! Нет! Только не мои ноги! Всё что угодно, только не ноги!

Я стащил с себя футболку и прижал к одной его стопе — остановить кровотечение, а он заорал:

— О-ой! Моя лодыжка! Она сломана! У меня перелом лодыжки! Перелом лодыжки! Моя лодыжка! Моя лодыжка!

Я мало что знаю о сломанных лодыжках, но тут эксперт не нужен. Его ступня была странным образом вывернута, а когда я пытался её сдвинуть, Остин завопил как резаный. Лодыжка начала опухать и приобретать синюшный цвет.

— Нет! Только не ноги! — кричал Остин.

Моя футболка окрасилась алым.

— Всё хорошо, всё хорошо, — приговаривал я, хотя и знал, что хуже и быть не может. — Всё будет в порядке.

Остин взглянул на меня. Кажется, только сейчас он сообразил, что это я ему помогаю, не кто-нибудь другой.

— Гофер! — сказал он. — Мои ноги... Мои ноги!

К этому времени вокруг уже начали собираться ребята, а от дверей школы к нам бежали учителя.

— Эй, дайте мне кто-нибудь рубашку! — приказал я, и трое пацанов содрали с себя и бросили мне свои футболки. Я прижал одну из них к другой стопе Остина.

— Мои ноги, — бормотал он сквозь слёзы.

— Всё будет хорошо...

— Нет! Ты ничего не понимаешь! — закричал он. — Отец хочет, чтобы я участвовал в Олимпийских играх. Я должен! Он рассчитывает на меня! Я должен. Я должен бегать... — Лицо Остина краснело всё больше и больше, слёзы катились градом. — Я столько лет тренировался. Столько лет! В следующем году должен был получить личного тренера. Мои ноги! Не могу же я бегать с такими но... — Он взглянул на них. — Нет! Что мне делать? Что делать? Что я отцу скажу?! Он меня убьёт! Моя лодыжка... Ох как больно! Он меня убьёт! Что же делать?!

Остин окончательно сломался и расплакался совсем как маленький ребёнок, с таким отчаянием, что я сам чуть не разревелся.

В это время к нам пробился мистер Диллер, наш директор, взял Остина на руки и понёс в школьный медпункт. Я направился следом, но сначала сбегал на верхний конец поля, взял Остиновы «аэропеды» и прихватил их с собой.

Что бы ни сотворил Остин в прошлом, как бы он ни пихал меня носом в грязь, но такого он не заслуживал. Он был будущим олимпийцем, бег — важнейшая часть его жизни; да нет, бег и был его жизнью. А вот для меня спорт вовсе не имел такого большого значения — я бегал ради удовольствия, только потому что мне это нравилось. Раны на его ступнях зашьют, но это ещё не самое плохое: его лодыжкам понадобятся месяцы, чтобы прийти в норму. Неизвестно, как много времени пройдёт, прежде чем Остин снова сможет бегать. Если вообще когда-нибудь сможет.

Теперь, само собой, я оказался самым быстрым в команде, но мне на это было наплевать. Хотите верьте, хотите нет, меня больше заботило состояние ног Остина.

Я последовал за мистером Диллером с Остином на руках в школьный медпункт и смотрел, как медсестра обрабатывает ноги моего бывшего соперника, пока они не захлопнули дверь. Но даже через закрытую дверь можно было слышать, как он плачет. Я стоял там по крайней мере пять минут, забыв про то, что на мне нет футболки. Впрочем, с футболкой можно было попрощаться навек; но в моём рюкзаке лежала другая одёжка — майка с надписью «Гофер». Я надел её и уселся под дверью. Вскоре появилась Шерил. Потом медсестра посоветовала мне отправляться на урок, но я отказался. Шерил ушла, а я остался ждать.

Наконец сестра впустила меня в медпункт — посидеть с Остином, пока она позвонит его родителям. В комнате пахло спиртом и кровью. Ноги Остина были теперь перевязаны бинтами того же цвета, что и его «аэропеды». Сломанную лодыжку заключили в шину. Я всё ещё держал в руках его кроссовки. Положил их на стул рядом с Остином.

— Спасибо за помощь, Джаред, — сказал Остин. В глазах его ещё не высохли слёзы. Я улыбнулся. Впервые с начала учебного года он назвал меня Джаредом.

— Не стоит, — сказал я. — Мне очень жаль, что с тобой случилось такое несчастье.

Он сглотнул.

— Кажется, я вёл себя с тобой как последняя сволочь, — проговорил он.

— Да, — признал я, — но забудь об этом.

— Наверно, это потому, что во мне очень силён соревновательный дух, понимаешь? Отец говорит, что в этом нет ничего плохого. Н-не знаю... Думаю, за все эти годы ты единственный, кто почти догнал меня по скорости. И мне стало страшно. То есть, у меня было такое чувство, что если есть человек, которому осталось вот совсем чуть-чуть — и он меня побьёт, то я тогда недостаточно хорош для Олимпийских игр.