Тесса де Лоо - Близнецы

— Но… — возразил было удивленный больной.

Профессор направился к выходу.

— Сообщи, когда поправишься, — взявшись за ручку двери, он обернулся, — всего хорошего.

За время долгих месяцев медленного выздоровления профессор больше не показался в доме. Отцу приходилось бороться с приступами подавленности. Почему от него отвернулся лучший друг? Причем именно тогда, когда пуще всего был ему нужен: чтобы тренировать его надтреснутый ум и будить воображение. Поступок профессора был его личным поражением.

— Что, собственно, я за человек? — копался он в себе, откинувшись на подушки. — Я никто. Чего я добился? Ничего. Я не представляю для мира ни малейшего интереса. И почему только я не умер?

Жена спешила разубедить его и перечисляла уйму достоинств, замалчивая при этом не столь приятные черты его характера. Она так страстно надеялась на то, что он поправится, что сама искренне верила в нарисованный ею портрет. Наконец он сдался перед лавиной лестных слов.

— Ты чудесная женщина, — прошептал, засыпая, утешенный больной.

Потрясающим, запредельным, незабываемым событием для всей семьи было его появление в гостиной: медленно, шаг за шагом, он спустился по лестнице, прошаркал в комнату и с кружащейся от напряжения головой опустился в спешно придвинутое к камину кресло, чтобы выпить чашку кофе. Скамейка в саду стала следующим достижением. Так, мало-помалу, он завоевывал территорию, пока однажды они не решились оставить отца дома одного, наедине с его честолюбивыми захватническими устремлениями. Возможно, причиной стало непривычное отсутствие жены, или он просто больше не мог противиться долгое время подавляемому желанию обменяться с кем-то возвышенными мыслями. Поддавшись беспечному порыву, он, пошатываясь, перебрался по доске через канаву и направился к лесу. Он шел медленно и сосредоточенно, приволакивая ногу (последствие тромбоза) и слушая чудовищный стук своего сердца. Добравшись наконец до дома Конинга, он в полном изнеможении прислонился к одному из темно-зеленых столбов, поддерживающих кровлю крыльца. Он не знал, сколько времени простоял там, задыхаясь, держась за сердце и переживая, что профессор застанет его в таком положении. Немного придя в себя, он нажал на кнопку звонка. Его друг в костюме-тройке, из нагрудного кармана которого гирляндой свисала серебряная цепочка часов, сам отворил дверь. Его борода затряслась от страха.

— Боже, что ты здесь делаешь? Вот уж кого не ожидал увидеть! Сожалею, но… — он заговорил приглушенным голосом, как будто собирался посвятить его в какую-то сокровенную тайну, — мы ждем гостей, они прибудут с минуты на минуты. Ты выбрал неудачный момент. Входи же, выйдешь во двор через кухню.

Отец Лотты проковылял по коридору и рухнул на табуретку.

— Секундочку, — еле дыша, произнес он. — Можно… можно мне стакан воды?

— Сейчас посмотрю…

Профессор проверил все кухонные шкафы, с грохотом захлопывая дверцы.

— Господи, да где же она хранит стаканы?! Ладно… сойдет и чашка.

Незваный гость выпил воды. Широким жестом профессор распахнул дверь:

— В другой раз, дружище! Боже, какой у тебя потрепанный вид.

Заслышав хруст гравия, мать Лотты выглянула в окно. По дорожке плелся ее муж (а она-то думала, что он в кровати); он остановился на полпути, ища опоры у грушевого дерева, и посмотрел на дом с испугом, будто увидел что-то устрашающее. Приглядевшись, она заметила, что он плачет. Тем же вечером мать облекла в письменную форму их отказ от продолжения дружбы с профессором. Скрипя пером по почтовой бумаге, она назвала его законченным эгоистом. утратившим человечность на пороге их собственного дома.

— Интересно, — сказала Анна, — что в тот период ты мечтала о поездке в Кельн.

— Чем же?

— Да тем, что именно тогда и во мне проснулось желание вернуться туда.

Анна достигла того возраста, в котором ее отцу стало тесно в симбиотическом мирке между церковью и рекой, представлявшем собой скопление ферм и их обитателей, которые знали друг друга как облупленных. Так же как и в случае с отцом, эта скудость впечатлений не переросла у Анны в фаталистическое приятие судьбы, а приобрела форму бунтарства.

Она дернула Якобсмайера за рукав сутаны.

— Как мне уехать из этой деревни? — Ее голос нарушил беззаботный покой церкви Святого Ландолинуса. — Возиться с навозом до скончания века — не мое призвание.

Якобсмайер в нерешительности кивнул.

— Возможно, у меня есть идея… — Он задумчиво поглаживал подбородок. — Архиепископ Падерборна ищет молодую женщину, которая со временем могла бы заменить его престарелую домработницу. Он хочет направить ее в кельнскую школу, где дочки из состоятельных семей обучаются ведению домашнего хозяйства с прислугой. Школа для дам… — Он улыбнулся, не скрывая иронии.