Тесса де Лоо - Близнецы

— У голландцев… да… у этих Pfeffersäcke! [25] Мешки с перцем (нем.) — так в средние века насмешливо называли богачей. — Анна встрепенулась. — Вы по-другому относитесь к иностранцам, потому что с незапамятных времен ведете мировую торговлю. Но немцы — ты когда — нибудь задумывалась, что мы за народ? Обычный человек никогда не был в почете и ничего не имел. У него не было ни малейших шансов на достойное существование. И если случайно он что-то скапливал, то исключительно во время войны, а потом снова все терял. И так из века в век.

— Но как же все-таки пруссаки так возгордились? — несмотря на усталость, Лотта изо всех сил старалась быть начеку.

— Если ты никто и за душой у тебя ни гроша, значит, тебе нужно дать что-то другое, чем можно гордиться. Гитлер хитро разыграл эту карту. Маленький человек получил должность, ранг, титул (гауляйтер, ортсгруппенляйтер, блокляйтер). [26] Главы административно-территориальных единиц в нацистской Германии. Они получили право командовать и шанс проявить себя.

Принесли кофе. Лотта облегченно вздохнула. Она жадно поднесла чашку к губам. Анна наблюдала за ней с кривой ухмылкой.

— Ах, эти голландцы с их чашечкой кофе. С тех пор как они вывезли из колоний первое кофейное зерно, их душа попала от него в блаженную зависимость.

Лотта нанесла ответный удар:

— А ты больше никогда не испытывала хоть толику симпатии к Гитлеру?

— Симпатию?! Meine liebe! Я его ненавидела. Этот генеральский голос: «Vorrr vierrzehn Jahrrren! Die Schande von Verrrsailles!» [27] Четыррнадцать лет назад! Веррсальский позорр! (нем.). Нет, он не вызывал во мне симпатии. Я была добропорядочным ребенком, воспитанным католической церковью, и верила тому, что говорил мне патер, потому что он был добр ко мне. Очень просто. И все же многие добродетельные католики впоследствии поддались искушению. Геббельс, сам получивший образование у иезуитов, изощренно использовал в пропаганде нацизма традиционные католические ценности, глубоко укоренившиеся в сознании людей. Он превозносил чистоту, непорочность немецкого народа. Немецкий мужчина занимался сексом только с чистокровной немкой, некурящей, непьющей, не красящей волосы и лицо и не имеющей внебрачных детей. Они женились и рожали дюжину детей, которых посвящали фюреру. Такие идеалы вдалбливались в головы немцев.

Лотта вздохнула, уставившись в пустую чашку.

— Почему ты вздыхаешь? — спросила Анна.

— С меня, пожалуй, хватит, Анна.

Анна раскрыла было рот, но сдержалась. Она поняла, что все это время ораторствовала в одиночку, желая объяснить сестре все-все, представить ей полный отчет о своей жизни. Военную историю голландцев она хорошо знала. О злоключениях населения на оккупированных территориях немцам теперь было известно все до мельчайших деталей. Но о том, что пришлось испытать самим немцам на протяжении двенадцати лет тирании, им надлежало молчать: агрессору негоже жаловаться на судьбу, он сам повинен в своих бедах.

Она взяла себя в руки.

— Если я захожу слишком далеко, просто останови меня, Лотта. Как это всегда делал наш отец, помнишь? Он затыкал пальцами уши и кричал: «Ruhe, Anna. Bitte sei ruhig!» [28] Тихо, Анна. Пожалуйста, успокойся! (нем.)

Лотта не помнила. Всякий раз, когда она пыталась вспомнить своего родного отца, перед ней возникал внешне схожий образ голландского отчима — доминирующий, нестираемый. Кофе начал действовать, она ожила. Анне следует немного утихомириться. Довольно политики, теперь ее очередь.

Они сидели на гравии, в теплом воздухе летнего вечера сгущался аромат темно-красных плетистых роз. Лотта смотрела на погружающуюся во тьму опушку леса; ее мать тихонько раскачивалась в такт Первого скрипичного концерта Бруха, [29] Макс Брух — немецкий композитор, дирижер и скрипач (1838–1920). который доносился из открытого окна. Напротив сидели двое любителей музыки, приехавших насладиться отменным звучанием. Сэмми Гольдшмидт, флейтист филармонического оркестра радио, слушал с закрытыми глазами. Эрнст Гудриан, учившийся на скрипичного мастера в Утрехте, сидел, подперев рукой подбородок. Хозяин дома, подобно невидимому киномеханику, управлял своей музыкальной аппаратурой. По окончании концерта он вышел на улицу и наполнил рюмку, отмахиваясь от похвал. В тот же самый момент в лесу, который превратился сейчас в темную непроницаемую массу, запел соловей.

— Он хочет посоревноваться с Брухом, — предположил Эрнст Гудриан.