Тесса де Лоо - Близнецы

Пение постепенно вытеснило заикание — наслаждение вокалом было сильнее страха первой буквы. Голос рос вместе с телом — вообще-то голос Лотты был всегда чуть старше ее самой. Когда Лотту приняли в известный хор девочек-подростков, лишь ее голос чувствовал себя там как дома. Хором руководила Катарина Мец, темноволосая меланхоличная женщина с пушком над верхней губой, который она иногда сбривала, но чаще оставляла как есть — тоненькие волоски подрагивали в такт ее вибрато. Пожелтевшие газетные вырезки рассказывали о том, что болезнь отца положила конец ее певческой карьере. Никто точно не знал, каким именно мистическим недугом страдал ее отец; он вел свое абстрактное существование в заросшем виноградом и глицинией крыле дома и проявлялся исключительно в темных полукружьях под глазами дочери. Иногда она внезапно прерывала запев, поднимала палец и внимательно к чему-то прислушивалась. Разучивая неизвестных французских и итальянских композиторов, она плавно подводила своих учениц к великим классикам.

Когда хор выступал по радио, мать Лотты настоятельно приглашала всех занять места вокруг «Кристалфона» в импровизированном амфитеатре из кухонных стульев. В одно воскресное утро в комнате отдельно от хора неожиданно зазвучал голос Лотты, исполнявший кантату Баха. Неуверенная в себе (в студии она себя не слышала), Лотта вернулась домой. Там царило праздничное настроение, на столе стояло вино; мать, в слезах радости, обняла ее и вручила букет цветов, щекотавших ноздри. Лотта зачихала.

— Береги голос! — не без сарказма крикнула Мисс, предпочитавшая сама находиться в центре внимания.

Отец судорожно рылся в коллекции пластинок, пытаясь найти ту самую кантату, — он выражал признание на свой манер. Потрясенная чрезмерным вниманием, Лотта опустилась в кресло и задумчиво принялась за яичный ликер, который с улыбкой, преисполненной уважения, протянула ей Мари. Лотта испытывала неповторимое чувство оттого, что ее самое любимое занятие еще и приносило успех (пение само по себе уже было наградой). Спустя два дня она получила надушенное письмо. «У тебя уникальный тембр — это редкое дарование. Я и через двадцать лет буду вспоминать твой голос — многие тебе бы позавидовали». Катарина Мец узнала в отправителе музыкального критика, который пользовался дурной славой. Покраснев от смущения, Лотта сунула письмо в чемоданчик, с которым приехала из Германии. Вместе с траурным платьицем, вышитым носовым платком Анны, завалявшимся в одном из карманов, она хранила там шкатулку, которая провалилась вместе с ней под лед, и газетную вырезку об Амелите Галли — Курчи. Позже письмо переместилось в ящик ее туалетного столика — спустя шестьдесят лет от него еще исходил едва уловимый аромат фиалок.

Амелиту Галли-Курчи Лотта впервые услышала в дуэте с Карузо. Как-то раз теплым сентябрьским вечером они с Йет возвращались через лес из школы домой. Когда сквозь деревья замаячила водонапорная башня, Лотта вдруг застыла на месте. Из распахнутого окна, подобно стихии, вырывался обворожительный голос — Лотта превратилась в одно гигантское ухо. Йет нетерпеливо дернула ее за рукав и, пожав плечами, побрела дальше. Лотта старалась оттянуть тот прозаический момент, когда, вернувшись домой, обнаружит, что голос исходит из эбонитовой пластинки. Так, с закрытыми глазами, она продолжала стоять, пока последние звуки не растаяли между стволами деревьев.

Слава королевы колоратурного сопрано Галли — Курчи, супруги маркиза из южной части итальянского сапога, прогремела в Соединенных Штатах сразу после Первой мировой войны. «Лирическое сопрано необыкновенной красоты и кристальной чистоты в диапазоне от ля-бемоль малой октавы до ми третьей октавы», — писал в те дни журнал «Мироперы». Вхранившейся у Лотты газетной вырезке была помещена фотография царственной темноволосой женщины с гордо поднятым подбородком, которая дерзко смотрела прямо в камеру. Шляпа в духе Рембрандта, сдвинутая на одно ухо, на плечах шаль с крупными цветами и птицами, два броских кольца на правой руке, лежащей на груди, чуть выше сердца. Поза Наполеона. Вдохновленная этим образом, Лотта проскользнула в водонапорную башню, нарушая при этом строжайший запрет (косы и ленты могли запутаться в одном из механизмов). Вздернув подбородок и положив руку на грудь, она устремила взгляд вверх. Декорации тут же поменялись: металлические лестницы больше не вели в хранилище песка, гравия и угля, а, бесконечно вращаясь вокруг собственной оси, упирались в небосвод, усыпанный звездами, которые могли быть и театральными лампами. Еще не стесненная излишней самокритикой, она пела «Сердце радости полно» [13] Ария из оперы «Риголетто» Дж. Верди. и «К тебе на крыльях ветра» [14] Ария из оперы «Лючия ди Ламмермур» Г. Доницетти. в собственной итальянской версии (то, что ей удалось разобрать с пластинки). От ля-бемоль малой октавы до ми третьей октавы ее голос пронизывал всю башню, взбирался по лестницам вверх, пока ступеньки не исчезали в беспредельных кругах Эшера. [15] Морис Эшер — голландский художник (1878–1972). Ее грудь вздымалась. Опьяненная мелодией и звучанием собственного голоса, она воспарила в новую стадию своей жизни — высоко над ней навис резервуар, витраж мерцал разноцветными кусочками стекла, пение отдавалось эхом по мраморному лабиринту башни. Это было неясное чувство, лишь частично затронувшее сознание, — стоило ей закончить петь, как оно тут же исчезло.