Виктор Телегин: Солнцебыкъ. Иллюстрированная книга

Попкой почувствовав, что хуй Сашеньки снова готов к соитию, Элеонора слезла с мальчика и легла на пол, раскинув ноги. Девственная пизда, лучшее из Господних созданий, явилась пред ним во всей красе.

Он увидел приоткрытые губки, задорно торчащий язычок и саму невинность — розовую пленку с малюсенькой дырочкой, чрез которую сочилась прозрачная влага. Образ Акульки мелькнул на мгновение перед Alexzandeгом и тут же угас.

Сашенька поднялся с кресла и лег на Элеонору. Руки девушки нащупали хуй и направили в лоно. Как горячо! Элеонора вскрикнула. Саша задвигал жопой, целуя соленое от слез лицо девушки. Она извивалась под ним, стонала, покрикивала, но Саша продолжал ебать ее, до тех пор, пока муде не свела болезненная радость, и хуй не выплеснул в нутро Элеоноры молофью. Тогда, обессиленный, мальчик соскользнул на пол. Взглянул на свой хуй — тот был красен от крови, но это уже не испугало Сашеньку, как тогда, с Акулькой.

Элеонора поднялась с пола, согнувшись от боли. По ее ногам струилась кровь.

— Можно мне в комнаты, Софья Астафьевна?

— Иди, — отозвалась жаба. — И радуйся, что твой первый хуй был, что стручок горошка.

Элеонора удалилась под смех.

Саша поднялся.

Ныне и присна и во вяки вяков.

— Доволен, Alexzander?

Сашенька кивнул.

— Ну, и я доволен. Смотри-ка, — дядя Baziley указал влажным пальцем на свой елдак. Хуй Василия Львовича торчал — несколько косо, но торчал!

— Все благодаря твоим exercices с Элеонорой, — вставил Александр Иванович, чьи муди перекатывала во рту Наталья. — Что ни говори, а невинность в царстве порока весьма souleve. О-ооо, блядский потрох!

Наташа отстранилась, раскрывши розовый роток, и мусью Тургенев, помогая себе рукой, слил в рот девушки семя, дарованное ему Господом. Наташа сглотнула.

— Блядский потрох, — повторил Александр Иванович. — До чего хорошо.

Василий Львович ухватил за руку Alexzanderа, наблюдающего за тем, как две девушки стали пытаться вернуть елдак мусью Тургенева к жизни.

— Подь-ка сюда, племяш.

От распаренного тела Василия Львовича воняло трупами и молофьей. Смертью и жизнью.

— Понравилось тебе?

Саша покраснел, кивнул.

— Как ты ей вставил-то гусара, — засмеялся дядя Baziley, поглаживая жесткие кучерявые волосы племянника, — Я думал, преставится девка.

— Что вы делаете, дядя?

Рука господина Пушкина прошлась по жопе Сашеньки, пощупала муде.

— Проверяю, насколько ты уже стал мужчиной, — заговорщицки шепнул дядя Baziley и вдруг, притянув к себе племянника, впился губами в его губы. Саша забился в медвежьих объятьях, да куда там!

Alexzander задохнулся бы и помер, если б Василий Львович вовремя не разомкнул свой чудовищный поцелуй. Впрочем, разомкнув его, старый пердун тут же всосал в беззубый рот Сашин елдак. Саша что есть силы колотил дядю Baziley по голове и плечам, кусал его. Напрасно. Все еще сильные руки содомита перевернули Alexzandera на живот. Нечто горячее и влажное коснулось Сашенькиной жопы. Мальчик закричал, брыкнул пяткой, угодив в мягкое. Василий Львович ругнул Господа и принялся читать «Благодарность Фелице»:

При слове «царя» жопа Сашеньки, до того пустая, наполнилась чем-то, причиняющим такую лютую боль, что мальчик вскрикнул и потерял сознание.

Золотошкурый бык выскочил на берег моря и встал на дыбы, как аравийский конь. На водной глади — золотая дорожка, ведущая прямиком к алеющему по краям золотому же волоокому диску. Нет, не диск это, а голая человеческая самка. Грудастая баба, вроде кухарки Параши. Стоящая раком баба.

Бык заржал (совсем, как лошадь). Под брюхом у него началось движение. Движение это завершилось тем, что поблескивающая головка исполинского уда коснулась песка. Бык ринулся к далекой пизде по золотой ровной дорожке и, настигнув ея, вонзил хуй в истекающее соками лоно. Небо почернело, грянул гром.

— О-о-о!

— Очнулся, малой?

Добродушный голос дяди Baziley окончательно привел Сашеньку в чувства. Он сел. Мосье Тургенев и Василий Львович смотрели на него. Коляску потряхивало на рытвинах.

— Очнулись, дражайший? — осклабился Александр Иванович.