Виктор Телегин - Солнцебыкъ. Иллюстрированная книга

— А вот так. Места-то раскуплены. Кое-кто деревеньку целую заложил, лишь бы сына на государево обучение устроить.

Сашенька заплакал.

— Блядь, — вырвалось у Василия Львовича, и в испуге он прикрыл рот ладонью.

— Вот именно, — согласился Карл Аристархович. — Место в Лицее тепленькое, как блядь, каждый норовит пристроиться.

Карл Аристархович с жалостью взглянул на плачущего Сашеньку.

— Разве что…

— Да? — подался вперед Василий Львович. — Говорите, не томите.

— Разве что я вам уступлю место, предназначенное для моего сынка.

— Как благородно, как возвышенно! — воскликнул дядя Baziley, вздымая руки небу.

— Но за это…

Василий Львович и Сашенька замерли.

— За это я хочу, чтобы вы выпороли меня, — покраснев, как вареный рак, признался Карл Аристархович и достал из-под стола плеть, усиленную свинцовыми вставками.

Василий Львович размахнулся и опустил плеть на бледную жопу Карла Аристарховича.

— Ааааа! А! А! А! Триста целковых положите под сукно. Для дому призрения ея светлости, графини Орловой. А! Ы!ЫЫЫ!

Красная полоса пролегла по жопе чиновника Главного Управления Его Императорского Величества Лицеями. Сашенька отчего-то вспомнил, как резали в деревне свинью. Конюх Пантелей, сунув свинокол Хрюшке в груди, в сердце-то и не попал, и свинья побежала по заснеженному двору, оставляя за собой красную полосу.

— Четыреста целковых с рыла надоть брать по этому дельцу! — визжал, лежа на столе, Карл Аристархович. Чернильница опрокинулась и залила его лицо, ставшее черным.

— Бесовское отродье, — вскричал Василий Львович. Плеть снова взметнулась. Сашенька увидел, как треснула кожица на сраке Карла Аристарховича, как брызнула кровица. Иисуса солдаты чуть не до смерти запороли…

«А ну, как Иисус тоже просил Пилата выпороть его?» — подумалось Сашеньке.

— А! А! Бельгийскими сорочками брать что ли? АААААААААААААААА!

Рука Василия Львовича поднималась, опускалась.

— Ты ему так и скажи: зарежу на корню, до строительства не дойдет! — стонал Карл Аристархович. Его жопа и часть спины превратились в нечто красное, бесформенное. Кузнец Пантелей свежевал свинью, а сам на Сашенькину маменьку-то поглядывал…

— Довольно.

Плеть опустилась, вырвала кусочек багрового, взметнула в воздух.

— Довоольно.

Сашенька вцепился в руку Василия Львовича.

— Опомнитесь, дядя!

Дядя Baziley оттолкнул племянника, скрежеща зубами. Букли колыхались, в расширенных глазах сидел диавол.

— АААААААААААААААААА!

— Запорю!

— Дядя, опомнитесь!

— ЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫ!

— Бесовское отродье!

В дверь постучали.

Дядя Baziley отбросил плеть, оправил сюртук, и — к стеночке. Карл Аристархович натянул панталоны.

— Да?

В дверь заглянул старший Кюхельбекер.

— Можно-с?

— Ждать, — бросил Карл Аристархович, утирая ладонью расползающихся по лицу чернильных змеек.

Кюхельбекер исчез.

— Ну-с, — подал голос Василий Львович. — Мы можем рассчитывать?

— Всенепременно, — заверил Карл Аристархович. — Мальчик, подайте плеточку.

Сашенька не без отвращения поднял с пола окровавленную плетку, вернул Карлу Аристарховичу. Карл Аристархович спрятал ее под стол, хотел было присесть, да, ойкнув, вскочил.

— Всего хорошего, — Карл Аристархович осклабился. — Учись старательно, ибо Отечеству нашему мужи ученые нужны, как воздух.

— Пойдем, Alexzander, — дядя Baziley нетерпеливо потянул Сашу за руку.

Обедали гречневой кашей с телячьими потрохами в трактире купца Славушкина. Дядя Baziley был оживлен и разговорчив, все норовил пощупать сиськи дородной кабацкой девки, разносившей квас да медовуху.

— Говорил я твоему отцу, что устрою в Лицей, — хвастался Василий Львович. — Вишь, и устроил.

— Спасибо, дядя, — пережевывая телячий глаз, отозвался Сашенька.

— Спасииибо, — передразнил дядя Baziley. — Спасибо-то на вилку не наколешь. Эй, любезная.

Девка подошла.

— Слушай-ка, — Василий Львович заговорщицки подмигнул. — Есть у вас тут молоко?

— Молока не держим-с. Брага-с.

— Брага-а, — разочарованно протянул дядя Baziley. Тут взгляд его уперся в обширные сиськи девки.

— Как звать-то тебя, любезная?

— Авдотья, барин.

— Кормишь?

— Чаво, барин?

— Грудью, спрашиваю, высерков своих кормишь?

— Кормлю, барин.

Дядя Baziley издал сытый утробный звук.