Виктор Телегин: Солнцебыкъ. Иллюстрированная книга

— Ну вот, — кухарка отодвинула его, перекатилась на живот, открыв взору Сашеньки огромную, розовую от пара, жопу.

Обессиленный, Сашенька упал на залитый мыльной водой пол. Ему было легко и покойно. Он посмотрел на свой хуй. Хуй висел, как сломанная веточка. На кончике его Сашенька увидел две прозрачную капельку.

— Молофейка, — пояснила Параша, по-матерински смотрящая на него. — Из нее будут твои дети.

Сашенька дотронулся пальцем до капли, и она осталась на ногте. Где-то в ней, в этой капельке, Сашенькины дети. Где они там? Но детей не было, и Сашенька лизнул палец. Сладковато, похоже на конфету «петушок».

— Вкусно? — спросила Параша. — Я сама люблю молофейку. Ну к, Сашеньк, подь суда.

Он подошел. Кухарка снова припала к его хую, слизывая с него остатки сашенькиных детей. Сашенька смотрел на виднеющуюся жопу Параши.

— Э, да ты снова готов, — восхитилась баба. — Гусар. Давай-ка.

Она снова опрокинулась на пол, раскинув толстые ноги.

— Парашка, я хочу… туда, — робко сказал Сашенька.

— В жопу?

Кухарка рассмеялась.

— Я — то не шибко люблю в сраку, но Пантелей любит, — призналась она, поворачиваясь к Сашеньке необъятным своим тылом.

Хуй легко проник в жопу, вылез обратно. Запахло говном.

— Хоть бы посрала сперва, — проговорила Параша.

Но Сашенька не пускал ее, — ухватившись за мясо, он яростно вдалбливал хуй в черную дыру кухарки. Запах дерьма, пота, мыла, пара, все смешалось для него в единую симфонию запаха — запаха жизни, задуманной богом. И снова между ног у него стало тепло, и, обессиленный, он упал на пол, не обращая внимания на кухарку, принявшуюся слизывать с его хуя свое дерьмо и его молофью, смотрел в потолок, абсолютно счастливый. С сегодняшнего дня перед мальчиком открылась новая жизнь, и старой жизни он больше не хотел.

Собственный хуй завораживал Сашеньку. Он мог часами разглядывать его, теребить, называть ласковыми именами. Он считал его живым существом, нет, — он считал его богом. Хуй несет в себе ключик, отворяющий ларец жизни. Момент, когда в голове вдруг сверкнет мысль «Параша!» или «жопа!» или «пизда» и хуй поднимается, — это волшебство, это чудо сродни чудесам Христовым! Сашенька дрочил, и молофья выстреливала в потолок, — жизни не терпелось выбраться наружу! Сашеньке казалось, что он овладел тайной жизни, единственный из людей, и он теперь сродни Христу.

Дочка кухарки Акулька, 13 лет от роду, отдалась Сашеньке, когда тому уже стукнуло десять. Она, так же, как ее мать, легла перед Сашенькой на пол в бане, раздвинув в стороны тощие, перепачканные в грязи и гусином дерьме, ноги.

— Только скорей, — прошептала она, — а то мамка убьет.

Сашенька вставил хуй в бледную щелку, с пучком рыжеватых волос над ней, толкнул — сильно и жадно. Акулька вскрикнула, словно ее пырнули ножом, оттолкнула Сашеньку и вскочила на ноги. Из ее пизды текло что-то красное. Кровь! Сашенька испугался, как если б в сочельник увидал черта.

— Что с тобой, Акулька?

— Ничего, — сказала Акулька, подтирая промежность старым рушником. — Больно-то как! Ты не дави так сильно, ладно?

Она вновь улеглась на пол, но Сашенькин хуй беспомощно болтался и мальчик так и не смог заставить его подняться, как ни старался.

— Дай я попробую!

Акулька взяла беспомощный пестик в рот, покатала за щеками, затем полизала яйца горячим языком. Тщетно.

— Мамка дяде Ивану всегда так делает, — сообщила она. — И у него торчит, ты б видел. Не, Сашка, ты не дядя Иван.

Эти слова запали Сашеньке в душу, он стал с интересом приглядываться к конюху Ивану — какой — такой дядя Иван, какой у него хуй, как он торчит?

Украв за обедом кусок лакричного пирога, Сашенька побежал к Акульке.

— Акулька.

— Ебли хочешь? — заговорщицки шепнула девочка.

— Нет, — отмахнулся Сашенька. — Вот пирог, Акулька. Я хочу… Хочу посмотреть, как конюх ебет твою мамку.

Девочка, похоже, была разочарована, но пирог взяла.

— Приходи в людскую, как повечеряют — сказала она и побежала по двору, наступая босыми ногами в гусиное дерьмо.

Сразу после ужина Сашенька пошел в детскую, но спать не лег. Дождавшись, пока брат и сестра засопели, он выбрался из- под одеяла.

В людской было темно и удушливо пахло щами. Сверкнули глаза.

— Чего так долго? — недовольно спросила Акулька.

— Маменька не пущала, — соврал Сашенька.

— Пойдем. Кузнец с мамкой уже пошли на сеновал.

Мальчик и девочка спрятались в углублении между пахнущим чабрецом стогом и стойлом, где мычали быки.