Петер Эстерхази - Harmonia cælestis

Мамочка просыпается в половине седьмого (летом — в шесть), все остальные — в семь, в теплой комнате, к завтраку. Когда я буду большим, то, наверное, тоже буду готовить растопку, пока остальные дрыхнут, пока все сопят и не ведают — и ведать не будут до того, как проснутся, — что я заготавливаю тепло. (Через несколько лет на дровяных базах стали продавать фабричную растопку, а затем появился газ. И по утрам тепло уже есть.)

Нашу дверь, казалось, пытались размолотить топором.

— Открывайте! Открывайте, вам говорят!

Казалось, какие-то падшие ангелы-великаны собрались изготовить из нас растопку. Папочка в пижаме направляется к двери, волосы у него, как всегда по утрам, торчат во всех мыслимых направлениях, но мы его видим таким только по воскресеньям, сегодня же понедельник («папашка-растрепашка» — смеялись мы над ним впоследствии; «но-но» — бурчал он, тоже впоследствии, нам в ответ), по бокам волосы дыбятся кверху, как два крыла, сзади — полный хаос, примятый подушкой стог сена, а спереди, что самое невероятное, волосы спадают на лоб, будто зачесанные под «я у мамы дурачок» или римского императора. Заметив, что мы за ним наблюдаем, он останавливается.

— Открывайте, или взломаем дверь!

— Не бойтесь, собаки!

— Мы не боимся, папа! — хором кричим мы, видя в этот момент только его, смешного, потешного, заспанного императора в болтающейся пижаме, он заслоняет собой весь мир — так что бояться нам нечего. Мы взираем на него боевито и ободряюще — раз уж мы ничего не боимся, то он тоже пускай не трусит! И тут, несмотря на все нарастающий грохот, отец поворачивается и подходит к нам (пожалуй, никто на свете, включая и Мамочку, не отважился бы на такое, не нашел бы для этого времени, а давно уже кинулся бы к дверям), он гладит нас — меня по щеке, братишку по волосам — и, неожиданно рассмеявшись, бросает:

— Что, не боитесь?! Ну, это вы загибаете.

Солдаты захватывают наш дом, как в кино. Наверное, их специально учили, как нужно овладевать особо опасными спальнями и детскими комнатами, они ловко и грамотно прыгают по квартире, распластываются по стене, прикрывая идущих вперед. На меня и братишку, следящих за операцией с вытаращенными глазами, она производит неизгладимое впечатление, и, когда им без крови и трупов удается в считанные секунды захватить квартиру и подавить противника, мы с братом награждаем их бурными аплодисментами, за что получаем по голове от Мамочки.

— Ну-ка, цыц! — шипит она, нервно запахивая на себе халат.

Отец застыл у двери, таким мы его никогда не видели, он бледен, лицо осунулось и осыпает с себя черты, как будто они не его, а чужие, взятые напрокат. Подобное — королевское — лицо бывало у него в Хорте, когда после работы он сидел вечером на веранде, но теперь оно было еще более мрачное, почти черное. Однако когда он после вторжения выглядывает за дверь, то физиономия у него, можно сказать, веселая, а если и перепуганная, то испуг этот — из веселой комедии.

Вслед за солдатами, словно отбившийся от своих, в дом проникает какой-то гражданский тип, молодой очкастый блондин, вроде учителя, только более вежливый. Действие по-прежнему напоминает комедию: он деликатно постукивает по плечу отца, который все еще выглядывает за дверь, и поясняет:

— Дом окружен, — как будто Папочка хочет выяснить именно это или ищет пути к отступлению. Отец распрямляется.

— Молодцы, так держать, — кивает он. Эту фразу, концовку какого-то анекдота, мы слышали от него много раз.

— Осторожнее, Матика, — шепчет Мамочка, но это признание в любви доносится только до нас, Папочка не слышит его (и вообще, никаких признаний в любви мы ни раньше, ни позже, никогда от них не слыхали).

Молодой человек с изумлением, потом с жалостью окидывает взглядом отца и тихо, совсем не официальным тоном говорит:

— Вы не бойтесь, советские товарищи проверяют подряд все дома. Они ищут в селе контрреволюционеров.

— Правильно, так держать, — снова кивает отец.

— Chto, chto? — вскидывает голову один из русских. По всей видимости, он старший, хотя все они молоды и отличить друг от друга их невозможно, но все же понятно, кто из них командир. До сих пор мы разглядывали в основном их форму, оружие, а не лица.

— Это китайцы, Мамочка! — с удивлением вдруг восклицает мой братец.

— Chto, chto? — обращается к нам командир.

Мать трясет головой, трясет так отчаянно, что того и гляди голова отвалится, ничего, дескать, ничего, никто ничего не сказал, никто ни о чем не подумал, нас здесь нет, нас вообще нет на свете, так что извольте спокойно заниматься делом, обыскивать помещение, мы не будем на вас смотреть.