Жоржи Амаду - Большая Засада

Еще отпраздновали ночь Сан-Педру, чтобы покончить с наливкой из женипапу, приготовленной Котиньей, и использовать Педру Цыгана с его гармошкой.

Несколько дней спустя, рано поутру, Каштор — он как раз закончил с копытами Розеды, главной ослицы каравана Элизиу, подчистив их долотом и установив четыре новенькие подковы, — увидал ожидавшую его Эпифанию, уже готовую к отъезду: они провели вместе ночь, и она ничего ему не сказала. Узелок на голове — там тряпки и шлепанцы, все ее хозяйство.

— Я ухожу, Тисау. — Она решила поехать вместе с караваном Элизиу, чтобы не путешествовать в одиночку. — Я могу увезти абебе, который ты сделал для меня? — В глазах и в голосе — решимость, немного грусти и дикая гордость.

Тисау вручил ей латунное зеркальце, изображавшее Ошум в пежи с духами. Он не просил ее остаться, только сказал:

— Я буду помнить о тебе всю жизнь.

Босая, узелок на голове, абебе в руках, Эпифания поехала с караваном в сторону Такараша. Гонимый Дух долго шел за ней, потом понял, что негритянка уходит навсегда, и вернулся, чтобы улечься у жаркой печи. Он был все такой же тощий и уродливый — впрочем, как выяснилось, храбрый и хороший охотник. Он сторожил кузницу и ждал Тисау.

«Похожи на паломников, не хватает только собак и пения», — подумал капитан Натариу да Фонсека, увидев караван.

В юности Натариу бродяжничал и не пропускал ни единого праздника в честь святых чудотворцев на берегах реки Сан-Франсиску, где он родился. [71] Далее следует описание реалий народных религиозных праздников. Он был поводырем слепого, любовником проститутки, приглядывал за блаженным. Верхом на коне Апокалипсиса блаженный Деошкоредеш неуклонно приближался ко дню Страшного суда, созывая кающихся грешников в канун конца света. Вестник-архангел рядом с ним вместо грубы нес винтовку и глядел в прицел.

Участник праздника трех стигматов, вестник безумия, верный доброму Иисусу и Деве Богородице, безбородый глашатай постиг, что есть крайний ужас. Он плясал на празднике умирающих, посыпал голову пеплом Великого поста и жег Иуду накануне Пасхи. Завет Иуды оставлял народу только чудеса и выполнение обетов — ах, это земля нищеты и беззакония! В краю какао не было ни шествий, ни чудес.

Народ из Сержипи появлялся на дорогах окрест Змеиной реки, углубляясь затем в заросли — на новых фазендах нужны были работники. По дороге они закупались в лавочке Фадула, купались в протоке, спрашивали о том о сем. Денег у них было совсем в обрез, но те, кому было совсем невтерпеж, все-таки выкраивали несколько монеток и шли к женщинам. Хорошее это место, красивое.

В Сержипи — на родине, покинутой ими, — они слышали фантастические байки, просто сказки волшебные о землях на юге Баии — там, где растет какао. Плодородная земля, еще по большей части свободная — нужно только прийти и взять; там такие пашни, настоящая золотая жила! Много работы для серпа и мотыги, нужны погонщики ослов, нужно валить лес, да и стрелять тоже. У кого есть честолюбие, кто захочет и сумеет не упустить удачу, может и разбогатеть.

На ярмарках рассказывали о таких случаях — чистая правда, ни грамма вымысла. История полковника Энрике Баррету, короля какао, в стихах ходила из уст в уста под звуки шестиструнной виолау: «Умирая от голода, я ушел из Симау-Диаша…» Он был тогда молод, «весь капитал — рукоятка ножа». Поначалу — наемный работник, потом — погонщик, «он гнал ослов ночью и днем». Он открыл кабачок в одном селении, чтобы «торговать кашасой и провиантом», скопил деньжат, чтобы купить сажень земли, посадил там какао и — долго ли, коротко ли — взлетел ввысь «важной птицей». Король какао, полковник Энрике Баррету, родился и вырос в нищете в Симау-Диаше. Под Новый год он подкидывал родичам немного мелочи, чтобы они с голоду не померли в своем полусонном Сержипи. Он-то, полковник, стал настоящим грапиуна.

По дорогам и тропам бродили шайки молодых парней или зрелых мужчин, женатых или холостых. Они направлялись на юг Баии, покидая феодальные поля, маленькие мертвые городки, когда достигали сознательного возраста или теряли последнюю надежду найти работу и прокормиться.

Прощай, отец, прощай, мать, благословите — я отправляюсь в Итабуну, чтобы разбогатеть. Прощайте, жена и дети, я иду в Ильеус, чтобы заработать денег вам на переезд. В дорожных сумках и в сердцах они уносили ладанки от лихорадки и змеиных укусов, воспоминания и советы, лица любимых, слезы и всхлипывания. Отец и мать, жена и дети оставались в Сержипи: помнили об обещании и ждали — иллюзии питали стариков в тишине вязкого безумия. Чувствительные старые девы запирались в истерическом одиночестве с Христовыми ранами, вопя и богохульствуя. Дети только и ждали, когда подрастут, чтобы сказать «прощай» и уехать.