Жоржи Амаду - Большая Засада

Она пришпорила крапчатую лошадь и поспешила в Итабуну в сопровождении своего непоседы. Жуссара везла хорошие новости. Даже если Фадул не пришел к определенному решению, не взял на себя окончательные обязательства, она умела читать между строк, угадывать намерения даже по голосу. Она не сомневалась, что Турок побежит за ней следом. Жуссара осталась в его коже, во рту, в груди, в дубинке. Ее незабываемый вкус с этого дня стал для него необходимым, несчастный уже не сможет жить, не обладая ею. Сомнений не осталось — можно вызывать священника и судью.

Фадул Абдала — жених видный. Она заранее узнала о нем в случайном разговоре с подругой детства две важные вещи: это работящий и ловкий торговец — в этом ему нет равных, да и мужское достоинство у него на высоте. Теперь она удостоверилась, что все это было правдой. Чтобы зарабатывать деньги в такой глухой дыре, как Большая Засада, нужно быть очень опытным и проворным коммерсантом. Ну а что касается дубинки, то уж ее вдова потрогала своими руками, ощутила собственной плотью, хвала господу!

Солнце еще не спряталось в водах реки, когда Жуссара исчезла в направлении Такараша, еще до того как на дороге появился первый табун ослов. Никто не видел, как она приехала, и никто не видел, как уехала. Только Корока, зайдя купить керосину, спросила:

— Ты заказывал проститутку из Итабуны, кум Фадул?

Тихим вечером в молодом и авантюрном городе Итабуне Фадул Абдала оставил дорожную сумку в комнате Зезиньи ду Бутиа в веселом борделе «Шанду» и принял ванну в бочке: Зезинья подогрела воду в чайнике и натерла ему спину сухой щеткой и ароматным мылом — чудесами цивилизации! Затем он приготовился, по изящному выражению красавицы, «покормить горлицу».

— Ты посмотри, что за горлица, я уже забыла, какая она.

Большущая горлица, роскошная! Играя с вышеназванной зверюшкой, Зезинья ду Бутиа ностальгически мурлыкала романтичный мотивчик из Сержипи:

После ванны, уже накормив горлицу до отвала, Фадул заметил, что проститутка грустна и молчалива, как будто ее мучило какое-то несчастье. Наверное, плохие новости из Сержипи — с семьей что-то не то. В городе Лагарту, недалеко от Бутиа, где она родилась, на иждивении Зезиньи жило множество родственников: отец, больной лихорадкой и кашасой, и огромное количество дряхлых и полубезумных женщин: мать, бабка, тетки — все висели у нее на шее, у бедняжки.

Фадул почти удивился — столько страсти вложила Зезинья в бурное соитие: она слабела в его объятиях, томная и нежная. Казалось даже, будто это влюбленная женщина отдается своему возлюбленному в первый или в последний раз. Не то чтобы обычно она была отстраненной или холодной — ровно наоборот: взрыв, а не женщина. Ни одна другая так не удовлетворяла Фадула, как она, благодаря своей страсти и самоотдаче; кроме того, в ее томлении и порывистости можно было увидеть приметы нежности и любви. Именно поэтому ее нельзя было сравнить с другими проститутками, которых он знал и посещал. И пусть у нее не было пышной груди и она не могла похвастать задницей величиной с муравейник — а именно это Турок ценил больше всего, — в данном случае все это было ему не нужно, ни к кому он не был так страстно привязан, именно Зезинья была героиней его снов в изгнании.

Он погружался в нее и забывал обо всех невзгодах, отдыхал и чувствовал себя счастливым: между ног у Зезиньи ду Бутиа пропасть, но там же и тихая заводь, надежное убежище. Они давно неровно дышали друг по другу, еще с тех пор, когда он был бродячим торговцев, а она едва приехала в Итабуну.

Строя воздушные замки в Большой Засаде, воображая себя миллионером, пузатым богачом, в первую очередь он собирался вытащить Зезинью из борделя Шанду, построить ей дом. Он хотел дать ей все, не считаясь с расходами: комфорт, роскошь, подарки, горничную, чтобы ей прислуживала, портниху, чтобы одевала ее как королеву. Он хотел, чтобы проститутка принадлежала только ему, чтобы стала его наложницей, с которой он бы отдыхал от утомительных, хотя и процветающих, дел и семейных обязанностей, — семья занимала мало места в его воображении: послушная и скромная жена, крепкие сыновья.

В бедную комнатенку борделя сумерки проникали через слуховое окно и растворялись в тенях среди грубых хлопчатых простыней. Зезинья изменилась. У нее случилось что-то плохое, раз уж она оставила свою обычную живость. Бессердечная, сегодня она не награждала его прозвищами — Турок такой, Турок сякой, — не подшучивала на ним, не хохотала беззаботно. Пылкая и жаждущая, как никогда, в то же самое время она была грустной, молчаливой, будто острый шип вонзался ей в грудь и терзал ее. Семейные напасти, что же еще это может быть?