Жоржи Амаду - Большая Засада

— А этот негр хитрец. Если не попадет в ловушку, то разбогатеет. Он смельчак, научился у гринго, и потому пройдоха, ловкач, каких еще не видано.

Время тучных коров все никак не наступало, что подвергало терпение и дух Фадула тяжким испытаниям и жесточайшим мукам. Несмотря на это, он оставался твердым и верным заключенному договору: он выполнял свою часть, а Бог рано или поздно исполнит свою. Фадул не упускал случая напомнить ему об этом — практически всегда — смиренной молитвой, а в минуты отчаяния — яростными проклятиями. Они ведь заключили торжественный договор: Господь привел его за руку в это место, чтобы он поселился здесь и разбогател, следуя своей судьбе.

Бывали случаи, когда он все же давал слабину и был почти готов к капитуляции. В ближайшей перспективе ему открывались другие горизонты, его манили притягательные видения, а пока что он страдал от того, как тяжело и неповоротливо продвигались дела в Большой Засаде. Чего только не делал дьявол, стремясь завоевать его душу: соблазнял его яркими картинками, обольщал заманчивыми предложениями, смущал отшельника зыбкими миражами.

Чтобы заполучить его, гнусный дух использовал роковой образ Зезиньи ду Бутиа. Жестокая, она заполоняла его спальню; бесстыдная и наглая, лишала его покоя в редкие, незаменимые часы отдыха. Это неизменно происходило ночами после самой тяжкой работы, когда Фадул, утомленный безумной суетой, вытягивал на кровати полумертвое тело в поисках необходимого отдохновения, восстанавливающего сна, желанных грез, в которых он увидит себя богатым и уважаемым. Как назло, во сне его терзало мучительное томление и ругань. Как только он засыпал, появлялась она, обнаженная и ослепительная.

Пропасть между ног Зезиньи — воплощенный рай, родина наслаждения, манна и нектар — ослепляла его даже с закрытыми глазами. Она появлялась и ускользала. Сучья дочь соблазняла, не гнушаясь никакими средствами, глумилась, издевалась и безобразничала, чтобы сбить его с пути истинного. Властный зов любви, кокетства, нежности, а потом отказ жестокий, презрительный, обидный. У нее злой, змеиный язык.

— Что ты делаешь в этой грязной дыре, затерянной на краю света? Глупый турок, осел! Раньше ты по крайней мере приезжал в Итабуну и снимал усталость на моей груди. Ты был весельчак, тебя называли Большим Турком, и тебе было, из кого выбирать. А сейчас ты лишь изредка покидаешь на денек свое логово, кишащее змеями и шелудивыми шлюхами, только успеваешь появиться и сразу возвращаешься. Выкрадываешь у времени для закупок жалкую минутку, которой едва хватает на то, чтобы вздохнуть. Несчастный глупец, тупица, олух Царя Небесного.

Он пытался схватить ее, но она ускользала, исчезала из его постели. Обман следовал за обманом, сражение продолжалось всю ночь, а ему так и не удавалось тронуть или разжалобить ее. Как только начинал реветь первый осел, Зезинья растворялась в утренней дымке.

Фадул просыпался усталым, в поту, дрожа от возбуждения. В рассветной зыби еще мерещились груди и бедра, наглая задница, бархатистый живот, неуловимая щель. «Завтра все брошу и уйду!» В долине вновь и вновь слышались крики ослов и ржание лошадей. И появлялись неизменные погонщики, чтобы пропустить с утра по стаканчику, перед тем как пуститься в путь.

Приезжая в Итабуну, Фадул просил как о милости, чтобы Зезинья добралась-таки однажды до Большой Засады, сулил ей золотые горы. Она брала кое-какие деньги в счет будущего путешествия, обещала появиться вскоре, буквально на днях, в День святого Никто.

В жалком придорожном селении только змеи и шелудивые шлюхи — это чистая правда. Постоянная опасность, змеи, в большинстве своем ядовитые, приползали из зарослей и болот, неся смертельную угрозу, но на нее уже никто не обращал внимания. Что до проституток, то в Большой Засаде действительно собралось всякое отребье, сбившееся с пути, отбросы, немногочисленные и потасканные, да и тех едва хватало, чтобы удовлетворить нетерпение жаждущих погонщиков, рвение лесорубов и батраков, переходивших с фазенды на фазенду Находясь на расстоянии трех дней воздержания от изобилия Ильеуса и Итабуны, страждущие не выдерживали мучительного ожидания. В селении выбирать было не из кого, но тот, кто умирает с голоду, ест навоз и кусает губы.