Хаймито Додерер - Избранное

От отца ему не осталось почти ничего, кроме квартиры с довольно-таки мерзкой мебелью.

Он жил теперь один в собственной квартире.

И был молод.

У него была должность, благодаря ей он мог прокормить себя. Правда, скудно, плохо даже. Ведь в двадцать пять лет человек еще не участвует в доходах фирмы. В один прекрасный день консьержка госпожа Веверка троглодитская земляная груша, припадавшая на ногу, — сказала, что вечером поднимется к нему, ей-де надо кое о чем с ним поговорить. (Конечно же! Двойные чаевые!) Две эти комнаты, их расположение, вдобавок еще бельэтаж! Ему, Хвостику, будет много легче. Она что-то подсчитала в уме. Сумма получается солидная. Госпожа Веверка уж все устроит. Две очень приличные и милые женщины. Она, разумеется, знала, что не она, а только Пепи Хвостик может быть привлечен к суду по статье «сводничество» за сдачу комнат дамам. Правда, в этом переулке полиция смотрела сквозь пальцы на такие дела, во всяком случае, если не поступал формальный донос.

Все сделалось по совету госпожи Веверка. Фини и Феверль (Жозефина и Женовьева) — обе очень скромные и сдержанные. Обеим около тридцати. Скорее немного больше. Довольно пышные особы. В наше время такие были бы немыслимы. Но тогда эта профессия была более почетной, а мода не презирала толстух.

Бургенландские дурехи крестьянского происхождения в девятнадцать лет удрали из дому, устав от ярма крестьянского труда; лучше зарабатывать себе на жизнь, лежа на спине в Вене, чем орудовать вилами в Подерсдорфе или Санкт-Мариенкирхене, на другой стороне Нойзидлер-Зе у северного его конца, куда их также посылали на тяжелую работу. Вся эта местность была испещрена озерами и озерцами. Фини и Феверль плавали и ныряли в них как выдры, правда, в купальных костюмах, словно сделанных из колбасной кожуры, не то что венгерские крестьянки, по грудь входившие в воду в обычной своей одежде.

Хвостик никогда не видел ни одной из них, может быть, один только раз в передней, да и то боязливо уходящими, чуть ли не бежавшими от него. Таково было поставленное им условие. Позаботиться о его исполнении должна была Веверка. Новые жилички Хвостика, как и он сам, инстинктивно почувствовали, что нельзя переходить границы, за которыми, всем им было точно известно, начиналась уже другая сфера, другие ситуации и законы. Обе женщины умели обходиться без содержателей. Возможно, не всегда так было. Возможно, именно поэтому для них не существовало возврата к прошлому. Госпоже Веверка все было известно.

Когда консьержка, получив свои чаевые, удалилась, Хвостик стоял у окна и смотрел на улицу. Эта комната была спальней его родителей. Супружеские кровати простояли на том же месте уже десятилетия. В переулке не было ни души, пустой, он светился розовым и желтым. Консьержка сказала, что в обе комнаты, справа и слева от кабинета, следует поставить по кровати из спальни, да еще, пожалуй, софу, но Хвостик может об этом не заботиться, в гостиной есть лишняя, а вторая осталась от прежних жильцов, она велит принести ее с чердака, софа почти точь-в-точь такая, как у него в кабинете, на которой он спит… Хвостик был подавлен, и даже перспектива почти тройного дохода в данный момент не слишком его ободрила.

Но внезапно, глянув на довольно высокие ножки кровати, вернее, на левую ножку изголовья, он понял, что нигде и никогда не был так счастлив, как вот здесь, с новой железной дорогой, единственной дорогой игрушкой своего детства. Заботливо хранимой. До сегодняшнего дня. Да, она еще была у него и лежала в огромной красивой коробке.

В рождественские дни ему разрешалось уходить в спальню родителей и там спокойно играть этой дорогой. Рельсы он укладывал вокруг одной из ножек кровати, и поезд то исчезал в темноте, то снова выныривал на свет. Совсем как поезда венской городской железной дороги с ее многочисленными туннелями.

Значит, есть счастье у человека. Хвостик это знал по собственному опыту! Знал еще и по поездкам с отцом и матерью в горы, на Раксальпе. Единственное удовольствие, которое время от времени позволял себе кельнер Хвостик и до самых последних лет жизни, — в воскресенье встать затемно, зато еще до полудня оказаться на самой вершине. Отдых в защищенном от ветра уголке, и удивительный вид на крутые известковые утесы и на леса внизу, словно зеленые пуховые платки.

Пепи знал эту цепь гор. Многочисленные ее расселины, уступы и стежки. Правда, все было позабыто с тех пор, как он работает у «Клейтона и Пауэрса». Но когда-нибудь он снова побывает там.