Хаймито Додерер - Избранное

Даже улица, на которой жил Хвостик, вызывала недовольство Мило (так называл его Хвостик, которого последний в свою очередь величал Пепи). Как только наступала темнота, в слабо освещенном Адамовом переулке (кто знает, было это название зловещим или нет?!) на тротуаре появлялись отдельные пятна, фигуры совсем неподвижные или чуть-чуть двигавшиеся взад и вперед вдоль ворот своего дома, а не то стоявшие под ними или возле них в тусклом свете газового фонаря. Прохожими этих женщин, конечно, нельзя было назвать, да им и не нужно было такое название. Однако кое с кем из прохожих они заговаривали. Каждая из них имела свою комнату в одном из этих домов, где иной раз кое-что происходило (в таких случаях консьержка получала от уходящего гостя «на чай», так же, впрочем, как и от входящего, иными словами, двойную порцию чаевых, что было, конечно, много больше, чем давал один «солидный посетитель»). Дело, однако, в том — и лишь это обстоятельство и может пробудить в нас интерес, — что эти дома служили не только вышеупомянутым целям (да в переулке никогда и не бывало больше четырех-пяти топчущихся почти на одном месте женщин), в них также обитали со своими семьями пенсионеры, рабочие, служащие и киоскеры, как и во всех прочих домах этого скромного района. Эти жильцы от себя сдавали комнаты женщинам не для жительства, а для добывания средств к жизни. Люди в больших городах в то время были очень бедны. Если такая комната не имела изолированного входа — кстати, обычно это бывала лучшая комната в квартире, — то его устраивали, часто очень сложным способом. Так возникали целые коридоры, вернее, узкие проходы между старыми коврами, покрывалами или простынями, висевшими на специально натянутых веревках, эти коридоры нередко шли через комнату, деля ее на две половины, они вели до самых дверей «приемной» жилички. Гости, идя за ней, в большинстве случаев с очень серьезными лицами, сквозь эти завесы, видели слабый свет керосиновых ламп «правомочных» жильцов и обоняли их теплый запах, я имею в виду не только лампы, но и людей за занавесками. Тут не надо чего-то доискиваться или что-то устанавливать, достаточно знать и помнить, что при лампах, светивших за импровизированными занавесями, школьники делали уроки.

Так обстояло дело с Адамовым переулком (сказал бы, заканчивая свой труд, греческий историк Геродот), а в Мило все это вызывало неудовольствие и сердило его. В квартире Хвостика проживали две такие дамы, трудившиеся едва ли не каждую ночь.

Никакое тряпье там не болталось на веревках, никаких не было простыней или занавесей, так как из передней (где всю ночь горела керосиновая лампа) можно было попасть в любую из двух комнат, никак одна с другой не сообщавшихся.

— Если это узнают англичане, тебе дадут по шапке, — говорил Мило. Примечательно, что по отношению к фирме Дебрёсси такие мысли у него не возникали. — Я не требую, Пепи, — продолжал он, — чтобы ты тотчас сменил квартиру или немедленно вышвырнул этих особ. И то и другое невозможно. Первое было бы, конечно, лучшим решением вопроса. Но ты должен по крайней мере подумать о кое-каких изменениях.

По-немецки он выговаривал несколько твердо, да и обороты речи у него иной раз были книжные. По существу, это все же был хорошо выученный, но чужой язык.

— Я думаю, — сказал Хвостик, грустно глядя в пространство. При этом он засунул указательный палец в карман жилета, обычный его жест.

Собственно, Мило отлично знал, что Хвостик человек неисправимый.

Впрочем, Хвостику было совсем не так просто изменить свои домашние обстоятельства, как это могло показаться с первого взгляда.

Откуда взялись дамы, которые по ночам фланкировали его справа и слева? Обширный кабинет, а он проводил в нем большую часть времени, был расположен в глубине квартиры между двух комнат, имевших особое деловое назначение. Таким образом Хвостик разделял два любовных лагеря. Двустворчатые двери по обеим сторонам кабинета, конечно, были заперты, завешены и заставлены мебелью.

Но откуда же, спрашивается, взялись упомянутые дамы. Хвостику не было еще и двадцати пяти лет, когда в один и тот же год скончались его родители, отец вскоре после матери. Отец всю жизнь проработал кельнером, последние десять лет в близлежащем кабачке, куда и сегодня еще захаживали Пепи и Мило (вышеприведенный разговор также состоялся там, а за ним и некоторые другие в том же роде). Хозяин знал Хвостика, как сына своего бывшего «обера». Пепи после смерти отца оказался бедняком, у Дебрёсси он тогда получал еще очень небольшое жалованье, преуспел он в этой фирме уже позднее, вернее, сделал фирму преуспевающей.