Шаферки, невестины подружки, закрыли округлившиеся от удивления рты и вспомнили про свои обязанности, затянули-заголосили застольную, возвещая селу о прибытии свадьбы:
Ой, звала-звала Катя матульку:
Подари мне, мамка, серую зязюльку.
Серая зязюлька рано разбудить,
Меня, молодую, за то не осудить.
Свекровка разбудить — сама и осудить:
«Наша завала йшчо не вставала,
Глаза бесстыдные не умывала…»
И еще что-то про княгиньку молодую. А Андрюшка потемнел лицом, в действиях своей невесты он усмотрел подрыв собственного мужского авторитета и думал: не учить же тебя здесь, на глазах у свадьбы, но от этих замашек я тебя отважу.
…Как у них продвигалась та учеба, мать точно не знала, жили они отдельно. Но, кажется, повод для нее Катька давала часто. Бывая у них, мать видела их постоянное ожесточение друг против друга. Иногда они подолгу не разговаривали, даже при ней. Она старалась не замечать на лице Катьки синяки… Вспоминала свою семейщину, заговаривала об этом с дочерью, втолковывала ей про Вольку, которая тогда еще была жива и так хотела иметь своего мужа. Но Катя отмахивалась, считая мать ничего в этих делах не смыслящим человеком. Дочь не видела ее семейной жизни, а только все одну да одну. И мать не была для нее в этих делах авторитетом. Отговорка у нее все та же:
— Я этим вахлакам не уступала и не уступлю. Ни-за-что.
Вахлаками она называла всех мужчин.
— Эх, дочка, — отвечала ей расстроенно мать, — собака и та на хозяина не лает.
— А воробей и на кошку чирикает. От.
Понимала Татьянка, что ее Катя по-своему пострадала от войны. Мало добра видела, ласки — в семье и от людей. Неудивительно, что такая неспособная к жизни. Все равно как душу живую из нее вынули. А без этого человек кто? Чурка. Боже-боже, думала она, доня ты моя, доня, такие люди, как ты, — они ведь несчастные. И других несчастят.
Знала, догадывалась мать, что беды на семью — от войны. Не будь ее — и Федор, глядишь, нашелся бы. Не утерпел бы, вернулся. И детям душонки их хисткие никто бы не отравил, вырастила б их людьми, нашла время и ума горсточку.
Война ей и внуков попортила — от больных, психованных детей нездоровые родились внуки, ох нездоровые. Издерганные, нервные. Хворают часто. То животы у них болят, то носы текут, то зубы валятся. Во скольких еще поколениях отзовется тот страх, что пережил народ?
Казалось ей: на земле, потоптанной войной, долго не будет счастья, зови не зови. Зови не зови…
Скоро Андрюшка, утомившись душою, ушел назад к вдове Тимаевой. На этот раз надолго.
Младший сын Лёдик
Была у нее еще одна заботушка — Лёдик. Любитель выпить и подраться на танцах с ребятами из соседних деревень. Такое странное имя он дал себе сам — в детстве хронически не выговаривал Володик. «Как тебя зовут, мелкота?» — «Лёдик».
Небольшого роста, коренастый, имел он, выпивши, жутковатый вид. И не только оттого, что смело глядел серыми глазами, явно выбирая, с кем бы стукнуться. В детстве, когда мать постоянно была в поле, он однажды сладко уснул на горячей печи, да так сладко, что не почувствовал, как испек щеку. Когда все же ощутил боль, то всего-навсего повернулся на другой бок. И испек другую щеку. Два красных пятна-ожога, каждое величиной с гусиное яйцо, навсегда остались на лице. Когда он пьянел или злился, пятна эти темнели, напоминали боевую раскраску индейцев с Ориноко, и вид у Лёдика был страшноватый.
Его воинственность скоро надоела красносторонцам. Однажды не выдержал Стась Оленин — огромного роста и немалой силы мужик. Когда Лёдик в очередной раз устроил в клубе пьяную разборку, Стась весь затрясся, подбежал, схватил его за грудки и сказал своим громким голосом, который на пол-улицы слышно:
— Кончай, Лёдя, я тебе честно говорю. А то дам раз об землю, и успокоишься. Хватит детей пужать.
Лёдик тогда послушался, но ненадолго. И довоевался. На улице темным дождливым вечером сунули ему заезжие-захожие ножик в неприкрытую товарищами спину — в горячке с ножом в спине в клуб и зашел. От Лёдика девки шарахнулись с визгом — он погрозил им пальцем и свалился.
Везучим оказался Лёдик. Минуло полгода — опять на танцах с дрекольем за молодняком из Дубровки погнался.
Тогда мать решила его женить. Простой способ приструнить молодца: пусть на бабу свою силу тратит. С помощью деревенской свахи подобрала подходящую, на ее взгляд, невесту. За рекой, в Кальчицах, сидела в девках, как перезрелый огурец-желтяк, грудастая и голосистая, злая на язык молодайка.
Читать дальше