Франц Иннерхофер - Прекрасные деньки

Под звон камня о косу, которую отбивал на дворе Мастеровой, хозяин начал тихо говорить. Работники знали эту повадку. И хотя сейчас они впятером стояли против одного хозяина, он сразу и без труда одержал над ними вверх, каждого по отдельности отбросил в страшное детство, раньше ли, позже ли начавшееся у всех у них в этих местах. Это был продуманный способ уничижения, когда на человека нагоняют страх первых наказаний. Вскоре хозяин уже кричал. Это длилось недолго. Он оборвал свою речь угрозой и вышел из комнаты.

Минут через пять, когда батраки спустились во двор, из хлева появился хозяин и, подойдя к самому молоденькому, поверг его в смущение своим вопросом о погоде. Не шутка ли это: задавать вопрос четырнадцатилетнему сопляку в присутствии старших работников, которым из страха перед грядущим днем старались не попадаться на глаза все подсобники? Парнишка покраснел и не вымолвил ни слова. Тут хозяин ухмыльнулся, мужики смеялись над малым. Присев на скамейку как ни в чем не бывало, хозяин под еще доносившееся с заднего двора вжиканье бруска о косу начал рассказывать о военных и послевоенных годах. Его брат, а с ним и лучшие работники были мобилизованы. В лесах от дезертиров проходу не было. Каждую ночь хорошо сколоченная банда грабила какой-нибудь крестьянский двор. В феврале сорок четвертого, сказал он, у него скончалась мать, прямо у очага. За два дня до выгона скота в альпийские луга слег отец. Спустя четыре дня отцу стало хуже. Ему, сыну, пришлось бросить дойку и мчаться домой, но только он спрыгнул с велосипеда и не успел прислонить его к стене пекарни, как навстречу уже бежит кухарка, бежит, слезы утирает. Тогда у него всего-то осталось: на горе — тринадцатилетний пацан, на дворе — кухарка да пара стариков работников. На южных склонах — ни души. Все лето мотался, как проклятый. Вечером отмашешь косой, бежишь доить. Чуть свет отдоишь — и снова в луга. Дальний надел подымать пришлось. Летом сорок пятого пришли американцы, пожелали мясцом поживиться. Лучших коров согнали со склонов и сожрали. Бывало, только и смотришь, как бы коров до света в пойме спрятать.

Холль остановился возле бойни, перед школой. Двое подручных мясника возились с ревущим быком, повязав ему на глаза тряпку и загоняя его в ворота скотобойни. Со школьного двора доносились крики детей.

— Сгинь, а то живот распорю! — заорал на Холля один из подручных, взмахнув ножом, выхваченным из-за пояса. Холль бросился в проулок, ко двору школы, и смешался с гурьбой ребят. Многие из самых младших пришли в сопровождении мамаш. Расшалившихся детей наконец уняли, и учителя повели их в церковь, где священник отслужил мессу и произнес свое пастырское наставление. В классе учительница усадила Холля за последнюю парту, у окна. Рядом с ним сидел немытый малорослый парнишка из губеровской усадьбы, в непомерно больших грубошерстных штанах, впереди — какой-то озорник, непрестанно смеявшийся на уроке и поедавший всех мух, которых только мог поймать.

Задние парты занимали те, на кого учительница с первого же дня махнула рукой. Они туго соображали, так как, во-первых, даже не понимали языка, на котором говорили учителя, а во-вторых, являлись в школу совсем измученными, ведь если для одних путь на занятия был просто долгой прогулкой, то для других ему предшествовала работа. С первого же дня деревенские как-то обособились. Раньше они вместе ходили в детский сад при монастыре, знали друг друга и пользовались большей свободой в раннем детстве. Они отличались дерзостью и бойкостью, умели задавать вопросы и отвечать. Холль же был запуган и забит чуть ли не до немоты, как и все подневольные. Почти все ребята, пришедшие в деревню со стороны, в первые дни словно лишались дара речи. Они даже не пытались познакомиться друг с другом. Отделенные от деревенских, на которых было рассчитано обучение, они вынуждены были приглядываться друг к другу только по дороге в школу и на переменах. Да и то между уроками вели себя так же, как и во время уроков.

Домашние задания давали Холлю надежду на освобождение от работы. В поселок он возвращался вместе со своим новым другом Лео и другими мальчиками из Хаудорфа. Старая Анна, очень его жалевшая, достала из духовки обед и поставила на стол. После еды он взял ранец, вернулся в комнату, уселся за большой выскобленный стол и разложил тетрадки. Сверху, из хозяйской комнаты, доносились шаги мачехи. На улице было тихо. Не видать даже никого из оравы портновских детей, которые с утра до ночи гомонили на проселке вдоль Хаудорфа. Мысль о том, что уже не придется изо дня в день бежать впереди лошади по полю, дарила сладостное забвение. Комната наполнялась светом и раздвигалась. На захватанные и приросшие к месту предметы, включая стол и два стула, сквозь четыре окна в толстых стенах проливалось вдруг сияние солнца. На изъеденной жучком столешнице жужжали и резвились мухи. Они не мешали Холлю. Теперь у него было время спокойно наблюдать все, что его окружает. Он открыл тетрадь и постепенно углубился в домашнее задание. Он не слышал и не видел ничего вокруг. Неожиданно распахнулась дверь, и на пороге появился отец.