Владимир Орлов - Останкинские истории (сборник)

— О! Оно-то! Все кипит и бурлит! — воодушевилась Дуняша. — Вот-вот откроют… Именно на Покровке… Дударев обещает. Кубаринов, полпрефекта, перережет ленточку. И будьте милостивы!

— Дударев обещает… — задумался Шеврикука. — Он вам и ставки обещает?

— И ставки, и гонорары, и творческие подношения. В долларовой равноценности!

— Это замечательно, — порадовался Шеврикука за Дуняшу. — Сам бы побыл привидением. Но не просите… И Совокупеева Александрин кипит и бур лит?

— И она! Естественно! Твоя Совокупеева-то! Ох, и ловелас ты, Шеврикука! — И Дуняша пригрозила Шеврикуке пальцем. — Хотя у тебя теперь интерес к этой пройдохе Увечной Увеке…

— А Леночка Клементьева?

— Что Леночка Клементьева? — Дуняша отчего-то нахмурилась.

— Она ведь тоже самозванкой являлась на смотрины в дом Тутомлиных…

— Ходит, ходит. Совокупеева ее держит в руках. Но больно томная и меланхолическая. Царевна Несмеяна. Клиентов отпугнет. Или они у нее прокиснут. Однако говорят, и Несмеяны нужны.

— Что с ней? Несчастная любовь? Как у нее с Митей Мельниковым?

— А мне-то почем знать? — строго сказала Дуняша. — И тебе-то что?

— Да я так… — смутился Шеврикука. Но сейчас же и он стал строг. — Мельников квартирует в моих подъездах. Имею право любопытствовать о его затруднениях и душевных невзгодах.

Возразить чем-либо на это Дуняша не могла, но не было у нее ни лакомств, ни протухших овощей для угощений оголодавшего, но разъясненного любопытства Шеврикуки.

— А что Гликерии отведено в Агентстве? Или в Салоне? — спросил Шеврикука.

— Гликерия… Она… Она пока… — замялась Дуняша. И опять нахмурилась. Книгу о затворницах и куртизанках наконец решилась запереть в сумке. — Она, может быть, там сама по себе… У нее самостоятельная программа… Ты должен понять…

— Я понимаю, — кивнул Шеврикука.

— Что ты понимаешь! Что ты киваешь со значениями! — снова разволновалась Дуняша. — Что ты можешь понимать!.. Она… Гликерия Андреевна… Она…

И замолчала.

Скомканный стаканчик из-под фруктового мороженого она швырнула в урну, сама же резко отвернулась от Шеврикуки, будто не желала, чтобы он видел ее лицо и, возможно, повлажневшие глаза.

В пионерском пруду озорничала и безобразничала детвора, лишенная лагерного детства, шли на абордаж лодки и водяные велосипеды, но не было у берегов ни волн, ни ряби. И листья деревьев проживали в благонравии безветрия. А ногам Шеврикуки и телу его передались вдруг подземные гулы и содрогания горных пород. Но тут же они и стихли. Бурление страстей призраков и привидений Шеврикука ощутил в прошлый раз лишь на подходе к лыжной базе. От пионерского же пруда до лыжной базы пролегало версты две. Бурление страстей расползалось, а возможно, вздымалось и из глубин. Не расползется ли оно до Звездного бульвара и не потревожит, не огорчит ли Пузырь?

Впрочем, что ему, Шеврикуке, беспокоиться о нервных и нравственно-сейсмических состояниях Пузыря?

Женщина в его видениях, с золотой диадемой, в белых одеяниях, стояла в тоске (или в отчаянии) перед громадой чаши и молила о чем-то, Шеврикуке недоступном и неизвестном. Это он помнил.

— Клокотание котла у вас, мне известно, продолжается, — сказал Шеврикука. — Или это сплетни и преувеличения?

— Нет, — сказала Дуняша. — Не преувеличения.

Глаза ее снова были видны Шеврикуке. Они были сухи.

— Оно не захлестнуло волнами Апартаменты?

— Какие и захлестнуло. А наши… то есть Гликерии Андреевны… и те, что вокруг, пока нет…

— Вас все это увлекает, возбуждает или вы готовы бежать?

— Все, что наше, оно в нас.

— Хорошо. В вас, — согласился Шеврикука. — Тот монстр, врывавшийся к вам при мне, но не обремененный тогда формой или, напротив, удрученный тем, что форма ему не возвращена, я предполагаю, кто это, — он не докучает вам?

— Не говори о нем! Не называй его! — вскричала Дуняша.

— Я никого не называю, — сказал Шеврикука. — Ты все назовешь. Ты для этого и пришла сюда.

— Нет! Ты ошибаешься! Я никого не назову! Я ни о чем не уполномочена сообщать! — Дуняша-Невзора говорила страстно и чуть ли не с подвижническим пафосом, будто ее склоняли уберечься от огня в раскольничьем скиту, а она была непреклонна, или будто ей грозили пытками, а она никого не намерена была выдать.

— Тот монстр докучает вам? — проявлял настойчивость Шеврикука. — Он осаждает Гликерию и неволит ее?

— Не спрашивай меня! Я не отвечу!

— Ладно. Я все разведаю сам, — мрачно сказал Шеврикука. — Не надо было откликаться на мой вызов. Впрочем, и я хорош.