Карлос Фуэнтес - Мексиканская повесть, 80-е годы

Он все же пошел к врачу, пока Эльза получала летнее платье у своей портнихи. Встретились вечером в ресторане Чапультепека.

В клинике он обратился к тому же врачу, который оперировал его несколько месяцев назад. Тот забеспокоился, обследовав опухоль. На его вопросы отвечал, что новая вспышка совершенно непонятна. Необходимо сделать биопсию, прежде чем резать, и, если говорить правду, следует приготовиться к худшему. Он не очень понял, что еще сказал доктор на своем заумном медицинском языке. Да это и не так важно, ему достаточно знать, что есть подозрение на рак, хотя наружная опухоль, возможно, и не так опасна, гораздо опаснее близость лимфатических желез. Лицо хирурга под маской озабоченности, когда он говорил о необходимости немедленного вмешательства, было печальным, сосредоточенным. Конечно, поездка в Акапулько — безрассудство; ничего нет вреднее морских купаний. Если он согласен, ему сделают операцию, как только будут получены результаты биопсии. Разве что вмешательство не потребуется.

Он шел в ресторан, обуреваемый разноречивыми чувствами. Темный страх накатывал на него, отступая лишь при мысли, что болезнь окружит его ореолом исключительности в глазах возлюбленной. Он повторил Эльзе весь разговор с врачом; скрыл свое волнение под шуточками, будто рак передается при любовных объятиях. Она сразу решила отказаться от путешествия. Она может притвориться больной и подождать, по крайней мере пока не будет сделана операция. Он воспротивился. К чему эти мрачные игры? При первой возможности они вдвоем поедут в Акапулько, без матери, без дядюшек. К его удивлению, Эльза не настаивала, постаралась, не очень удачно, не обнаружить чувства облегчения, потом вытащила из сумки образцы тканей и разложила их на столе; рассказала ему о своем купальном костюме, о туалетах, которые ей шьют, нарисовала их на салфетке. Вероятно, он нуждался в поддержке: его вдруг испугала смерть. Ничего такого он не чувствовал, когда был у врача, а вот теперь, увидев, как Эльза с удовольствием уплетает огромный кусок финикового торта, почувствовал. Она болтала какие-то пошлости, словно не понимая, что они, может быть, последний раз вместе, что смерть как бы затаилась у него внутри — и неизвестно, будет ли он жив, когда она вернется с купаний. Он пришел в ярость. Сказал, что в таком платье она будет самой привлекательной девушкой в Акапулько, что он предсказывает ей сногсшибательный успех, что все американские туристы сойдут От нее с ума.

— Ты думаешь? — спросила она доверчиво.

— Да, все захотят переспать с тобой, и ты захочешь переспать с кем-нибудь из них.

Это было начало конца. Эльза призналась, что не исключено, что она, возможно, и заведет роман с каким-нибудь туристом. И в весьма резком споре, может быть единственном за время их связи, выяснилось, что она не только была готова переспать с кем попало, но в течение тех месяцев, когда они были любовниками, несколько раз встречалась в отеле с Рубеном Феррейрой, студентом из Коста-Рики, а одну ночь провела со своим кузеном.

Когда он сказал, что и вообразить не мог, какая она шлюха, что для него все эти месяцы не существовало никого, кроме нее, Эльза ответила как ни в чем не бывало:

— Никто от тебя этого не требовал, да и тут совсем другое, неужели не понимаешь? У тебя было полно любовниц, ты ходил к шлюхам сколько хотел. А у меня нет такого опыта; мне необходимо победить свой невыносимый физиологический комплекс. Много лет я думала, что не могу никому понравиться.

Он не помнит, какие слова были сказаны на прощание. Когда они опять встретились, все уже было позади. Операцию ему сделали, биопсия, по словам врача, не показала ничего внушающего тревогу. Кажется, встречу устроил Мигель Олива, хотя он не был в этом уверен; она подробно расспросила его о здоровье. И показалась ему необыкновенно красивой, вся в белом, с еще золотистыми от загара лицом и руками. Рассказала, что в Акапулько было очень весело; упомянула как бы вскользь о приключении с одним канадцем; ничего особенного, добавила она. Все держались достойно. В эти дни он узнал, что Олива наконец добился своего и переспал с ней, хотя она, казалось, целиком была поглощена занятиями в своей школе. Иногда она неожиданно появлялась у них на работе, и они вместе завтракали или ужинали. (Еще до недавнего времени он хранил пластинки, которые она ему тогда подарила.) Мать купила Эльзе автомобиль, и та почувствовала большую уверенность, ощутив свободу передвижения; с удовольствием вспоминал он веселую поездку в Чапинго и другую, не такую интересную, в Тепоцтлан; кончались эти поездки всегда в постели. Однажды, к собственному изумлению, он открыл, что до безумия влюблен в эту тварь, и сказал ей об этом, но Эльза предпочитала свободу, чтобы серьезно учиться и все время отдавать живописи. Для этого она потребовала устроить ей мастерскую дома. Опыт в любовных делах, который много недель представлялся ей столь важным, теперь утратил для нее всякий смысл. Немногое свободное время, что оставалось от занятий в художественной школе и мастерской, она посвящала чтению: изучала «Эстетику» Гегеля с учителем-испанцем. Она хотела стать личностью. А он не уважал ее, не принимал всерьез. Вот, например, может он объяснить, почему он рассмеялся, услышав от нее о Гегеле? Он умел ценить в ней только тело и в этом смысле ничуть не лучше Рубена Феррейры. Но такое отношение к женщине что может дать ему самому, спрашивала она. И как давно он ничего не пишет? Она слышала, что две книжечки его рассказов совсем недурны; ей самой они показались интересными, но ему уже около тридцати, не может же он ими довольствоваться! И пребывать в ожидании вдохновения, как в ожидании Годо. [103] Речь идет о пьесе «В ожидании Годо» (1953) — писателя Сэмюэля Беккета, по происхождению ирландца (писал на английском и французском языках), здесь имеется в виду безнадежное ожидание. Понимает ли он, почему она никогда не сможет жить с ним? Именно поэтому. И почему он смеется, если она ссылается на Годо? — крикнула она с яростью. Не вернется она к нему, это она знает твердо; никто ей не нужен…