Карлос Фуэнтес - Мексиканская повесть, 80-е годы

Отец дожидался меня в приемной, он сидел с очень серьезным видом, листая затрепанные номера «Лайф», «Лук», «Холидей», без меры гордый тем, что может бегло читать их. Он только что лучше всех в группе взрослых сдал экзамены на ускоренных курсах английского языка, куда ходил по вечерам, все время занимался по учебникам, заводил пластинки. Чудно было видеть, как человек в летах (настоящий старик — ему 42 исполнилось) занимается словно школьник. Рано утром, сделав зарядку, еще до завтрака, он повторял формы неправильных глаголов: be, was, were, been; have, had, had; get, got, gotten; break, broke, broken; forget, forgot, forgotten [93] Формы глагола «быть», «иметь», «брать», «разбивать», «забывать» (англ.). — и старался добиться правильного произношения в словах apple, world, country, people, business; [94] Яблоко, мир, страна, народ, дела (англ.). слова эти для Джима были естественными, а для моего отца — необычайно трудными.

Потянулись страшные недели. Один только Эктор мне сочувствовал: «Ну ты и дал, Карлитос. Всем показал, это я понимаю. Надо же: в твоем возрасте — и не побоялся поклеиться к этой бабе; она ведь настоящая красотка, соблазнительней Риты Хайворт. Что будет, что будет, дружище Карлос, когда ты вырастешь? Ну молодец, только так и надо: с малых лет бросайся на ба, б, хватай их, даже если пока ничего не получается, не разевай варежку. Здорово, ей — ей, здорово; ведь сколько у нас в семье баб, впору самим обабиться, — а вон нет же! Только ты, Карлос, смотри берегись: как бы этот гад не узнал все, не подослал к тебе наемных убийц — они такое с тобой сделать могут…» — «Но, Эктор, послушай меня, ты все преувеличиваешь. Я всего-навсего сказал ей, что влюбился. Что в этом плохого? Никак не пойму, правда, с чего такой сыр-бор разгорелся».

«Рано или поздно такое должно было произойти, — твердила мать. — А все из-за жадности вашего папы: денег, видите ли, у него на собственных детей не хватает, зато вполне хватает на другие цели; из-за этого, бедняжка, ты и попал в школу для голодранцев. Подумать только: туда приняли даже сына этой бог знает что. Надо будет отдать тебя в школу, где учатся только дети из семей нашего круга». А Эктор говорил: «Какого такого круга, мама? Мы же самое что ни на есть ни рыба ни мясо, середнячок, типичная мексиканская семейка, знавшая лучшие времена семейка из колонии Рома — это и есть сейчас главный класс в Мексике, наш круг. Карлитосу и эта школа подходит. Она как раз соответствует нашему уровню. Да и куда еще вы его денете?»

Мать стояла на том, что наша семья — то есть ее семья — одна из самых уважаемых в Гвадалахаре. В ней никогда не мог случиться скандал вроде того, которому я стал причиной. Мужчины в ней все были честные и работящие. Женщины — набожные, самоотверженные супруги, образцовые матери. Дети — послушные и почтительные. Но потом началось все это непотребство и смута: грязные индейцы и голодранцы принялись вымещать свою злобу на всех достойных людях из хороших семей. Революция [95] Имеются в виду новые власти в центре и на местах, появившиеся после революции 1910–1917 гг.; утверждалось, что они «наследники» революции, продолжающие ее. — точнее говоря, все тот же всесильный местный касик — прикарманила наши ранчо и наш дом на улице Сан-Франсиско под тем предлогом, что из нашей семьи вышло много руководителей «кристерос». А в довершение всего мой отец, которого мать в глубине души презирала (хотя у него был диплом инженера, родился он в семье портного), разбазарил полученное от тестя наследство, бросившись в бессмысленные авантюры вроде создания местной авиалинии, которая должна была связать города центральной части страны, или учреждения фирмы по экспорту текилы в Соединенные Штаты. На деньги, что позже ему одолжили материны дядья, отец купил мыловаренный завод; тот вполне оправдывал себя в годы войны, но теперь североамериканские фирмы заполонили национальный рынок, и дело шло к разорению.

Поэтому, не уставала повторять мать, мы и попали в этот распроклятый Мехико. Гнусное место, Содом и Гоморра, ему суждено погибнуть от дождя огненного, сущий ад, где возможны такие кошмарные вещи, как совершенное мною преступление, — в Гвадалахаре это было бы совершенно немыслимо. Поганый федеральный округ — в нем нам приходилось страдать и унижаться, живя вперемешку со всякой швалью. Кругом зараза, дурные примеры. «Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты. Как могли, — повторяла мать, — в школу, считающуюся приличной, принять незаконного сына (что такое сын незаконный?), а проще говоря, ублюдка этой публичной женщины? У этой шлюхи в постели столько клиентов побывало, что неизвестно, кто из них отец этого ребенка». (Что такое ублюдок? Что такое, публичная женщина? Почему мать называет маму Джима шлюхой?)