Карлос Фуэнтес - Мексиканская повесть, 80-е годы

— Ты там был. Что у нее? Что она прячет?

— Ничего.

— Что там делает?

— Ничего. Она все делает снаружи, небось все видят: цветочные кадки, покупки, собаки, канарейки. А если ей не доверяют, то почему дают поливать герань и накрывать на ночь клетки? Не боятся, что цветы завянут, а птички подохнут?

Как медленно везет кресло Роса Мария, просто не поверишь, ей тринадцать лет, а она слабее доньи Мануэлиты, на каждом перекрестке и при переходе через улицу просит помочь поднять кресло на тротуар. А старуха могла сама. С ней Ниньо Луисито всегда разговаривал, когда они направлялись к улицам Такуба, Донселес, Гонсалеса Обрегона и к площади Санто-Доминго, с ней он всегда представлял себе город таким, каким тот был в колониальные времена, всегда рассказывал ей, старой, как возводился испанский город, шахматная доска, накрывшая руины ацтекской столицы. Маленьким, говорил он донье Мануэлите, его отдали в школу: сплошная пытка, жестокие шутки, «калека», «колченогий», кресло, перевернутое вверх колесами под дружный смех, трусливое бегство, а он лежит на земле и ждет, пока его поднимут учителя. Поэтому он просил: больше не надо, лучше дома, дети жестоки, это действительно так, не только слова, он сам убедился: лучше быть одному, читать, когда все уходят на работу, кроме мамы, доньи Лурдес и сестренки Росы Марии, и пусть ему разрешат читать одному и заниматься одному, ради бога. Ведь ноги ему не вылечат ни в какой школе, клялся, что в одиночку выучит гораздо больше, честное слово, пусть только купят ему в складчину книги, а позже он чему-нибудь обучится, честное слово, обучится, но только среди взрослых, с ними можно поговорить, они не откажутся, хотя бы из сострадания. Дети не знают, что это такое.

А донья Мануэлита знала, да, знала. Когда она везла его кресло к тем жутким местам, к пустырям у Северного Канала, направо от площади Перальвильо, то он молчал, а говорила она, показывала ему собак, собак же в тех местах больше, чем людей, бродячих собак, без хозяина, без ошейника, собак, неведомо где родившихся, зачатых на улице точно такими же тварями, как они сами, что случаются под смех мальчишек, под градом камней, а потом разлучаются навсегда, навсегда, навсегда, да и как вспомнить суке своего пса, если она одна, вот в таких же местах, приносит щенят, которые остаются сирыми на следующий после рождения день? Как запомнить суке своих собственных детей?

— И представь себе, Ниньо Луис, представь, что собаки запоминают друг друга, несмотря ни на что.

Мурашки странного холодного наслаждения пробегали по спине Ниньо Луисито, когда он смотрел на мальчишек с Перальвильо, бьющих камнями собак, которые сначала злобно тявкали, потом взвизгивали от боли и, наконец, разбегались, жалобно воя, поджав хвосты, с окровавленными мордами — желтые глаза, плешивые спины, — чтобы затеряться где-то на пустырях, обжигаемых дневным горячим солнцем Мексики. Собаки, мальчишки, все опаленные солнцем, где они кормятся? Где ночуют?

— Понимаешь, Ниньо Луис, если ты хочешь есть, ты можешь попросить. Собака не может. Собака должна брать, где найдет.

Но Ниньо Луису было трудно просить, а он должен был просить. Ему купили в складчину книги. Он знал, что раньше, в большом доме в Орисабе, книг было видимо — невидимо, прадед велел привозить их из Европы и даже ездил в Веракрус за иллюстрированными журналами и толстыми приключенческими романами, которые читал своим сыновьям в долгие ночи тропических ливней. Все шло с молотка по мере того, как семейство беднело; наконец перебрались в Мехико, здесь было больше возможностей, чем в Орисабе: отцу дали работу в архиве министерства финансов. Доходный дом расположен рядом с Национальным дворцом, и отец ходил пешком, экономил на автобусах, а почти все чиновники ежедневно теряли два-три часа, чтобы добраться из собственных домов в отдаленных районах до площади Сокало и вернуться обратно. Ниньо Луис замечал, как с годами исчезали воспоминания, семейные традиции. Его старшие братья уже не ходили в среднюю школу, не читали, один работал в отделе департамента Федерального округа, другой — в отделе обуви Железного дворца. [29] Название большого универсального магазина в центре Мехико. Конечно, они все вместе могли бы снять домик, например, в Колонии Линдависта, но это очень далеко, а здесь, в доходном доме на Ла-Монеде, они занимали лучшие комнаты — гостиную и три спальни, таких не было ни у кого. И в таком здании, которое столетия назад было дворцом, Ниньо Луису было легче фантазировать и вспоминать.