Карлос Фуэнтес - Мексиканская повесть, 80-е годы

Сюжет можно свести к следующему:

Алиса, которую родители благодаря помощи богатой тетки послали учиться в Швейцарию, вместе с подругами совершает по окончании курса традиционную поездку в Венецию под руководством преподавательницы истории искусства. Программа должна начаться экскурсией в Виченцу. В дороге девушка простудилась, и во время завтрака в отеле мадемуазель Виардо, преподавательница, это заметила. Лучше, посоветовала она, не выходить один день на улицу, чем испортить себе все каникулы. Они отправятся в лодках, возможно, плохо защищенных от непогоды. Она не увидит зданий Палладия на берегах каналов. Жаль! Но лучше пожертвовать малым ради многого.

В глубине души Алиса была довольна. Путешествие утомило ее. Ночью в незнакомом месте она не раз просыпалась. К тому же последние дни вокруг нее было слишком много народу. Она останется в постели, попросит, чтобы еду ей приносили в номер, почитает что-нибудь (Алиса отлично знала, что это будет книга, которую она проглотила в последнюю ночь в Лозанне и засунула на дно чемодана, и никакая другая).

В школе все умеют устраивать на славу. Выбор отеля был удачным. Комната маленькая, скромная, элегантная, стерильно чистая. Забравшись в постель, Алиса не стала читать, а проспала все утро; в полдень ей принесли завтрак и кувшин вина; она поспала еще немного и среди дня решила выйти на площадь. Собиралась она только зайти в лавку, торгующую хрусталем, которую видела из окошка, и заглянуть в церковь, придающую площади величественность. Не долго думая, она оделась, повязала горло платочком, решив все же позаботиться о здоровье, чтобы не проболеть всю поездку, как предсказывала мадемуазель Виардо. Опасаясь, как бы служащие отеля не сообщили о ее бегстве учительнице, она торопливо пересекла холл и вышла на улицу.

В этот час там было безлюдно. После скромной школьной обстановки, в которой протекли последние годы, сказочные здания, окружающие площадь, пальма посреди нее, плети вьюнка с темно-красными цветами, свисающие с террас дворца, отливающего охрой, ошеломили ее. Вызывали восхищение и люди, непринужденностью своих движений, легкостью походки. Когда она смотрела на них, ей казалось, что сама она передвигается словно калека. Она перешла площадь и остановилась под навесом перед витриной, которую увидела из окошка. Это был не хрусталь, как ей почудилось. Прозрачные блестящие вещицы оказались драгоценными камнями в футлярах. Когда-нибудь она выйдет замуж за знаменитого человека, он будет возить ее на вечера и приемы, где она сможет блистать такими же драгоценностями, а может, и лучшими, ведь те, что она почти наверняка унаследует после тетки Энн, славятся своей несравненной красотой. Она повернула голову к порталу соседней церкви, и тут ее вдруг поразило чье-то лицо. То была женщина лет шестидесяти. Нельзя было не обратить внимания на ее стройность, на это выражение жестокости и горя. Она двигалась словно во сне и вместе с тем так величаво и гордо, что ее можно было счесть королевой Венеции, существуй такая на свете. Брови были сдвинуты мрачно и решительно, но даже в этом проступало изящество! Очевидно, она страдала, и так же очевидно, замышляла страшную месть, чтобы расплатиться за свои страдания. Не королева Венеции, а королева Ночи, прошептала Алиса и вспомнила Моцарта. Она пошла за женщиной, пересекла следом площадь, увидела, как та свернула в переулок и направилась к порталу дворца неподелку от отеля, где ее поджидал молодой человек в длинном сером плаще. Взявшись под руку, они прошли через портал. Девушка замерла на противоположном тротуаре и ждала, не осветятся ли окна. Канал, отделявший ее от дворца, был в тот час почти пуст. Вскоре после того, как закрылись двери портала, перед ним остановилась одинокая гондола. Какой-то человек встал в лодке во весь рост; он уже готов был прыгнуть на тротуар, но, видимо, передумал и снова уселся. Гондола поплыла дальше.

Алиса вернулась в отель счастливая и взволнованная. Сунула в рот термометр, который оставила ей учительница; температура немного поднялась. Вчера только — а казалось, будто прошли века! — она складывала чемодан в швейцарской школе. А вечером в купе вагона старый попугай, откликавшийся на кличку Виардо, долго разглагольствовал о том, что город, который предстоит им узнать (самый невероятный из всех воздвигнутых на земле, как сказал знаменитый немецкий писатель), всегда был чудом, во все времена. Она прилегла отдохнуть. В постели снова вспомнила последние часы в Лозанне, письмо, написанное домой перед отъездом, но память упорно возвращалась к путешествию: надоедливый, монотонный голос учительницы, твердившей свой бесконечный урок. Она наставительно предупреждала: восторг, который охватит их в этот майский день 1928 года, когда катер заскользит по Большому каналу, испытывал каждый иностранец, в какие бы времена ни случилось ему побывать в Венеции. Ученицы слушали ее рассеянно, по привычке не слишком вникая в то, что она долбила им уже целую неделю: Бизанчо, Джорджоне, Кривелли, испанские заговоры, ватиканское вероломство, Лончена и Палладий, Вагнер, Вивальди, маски, Гольдони и Гуарди, наезды Генри Джеймса, Уолтера Патера, Рескина, а раньше — Байрона и Шелли, похоронная процессия гондол за гробом композитора. «Кажущееся смешение стилей, — говорила она, — в сущности, мнимо. В городе царит дух понимания, смягчающий борьбу между разноречивыми канонами. Романтизм, ренессанс и барокко сливаются воедино благодаря чисто венецианскому чувству декоративности. Венеция перебросила мост между Востоком и Западом. Венеция объединила варваров Севера с медлительными жителями Александрии и Сирии». Время от времени улавливая какое-нибудь слово или отдельную фразу, Алиса узнавала прочитанное в путеводителе незадолго до отъезда. Она сидела в купе с закрытыми глазами. Болели веки, так плотно она их сжимала. Прошло больше часа после того, как кто-то по ошибке крикнул, что они подъезжают. Она хотела думать только о том, что сейчас увидит, не слышать голоса учительницы, не дать ей помешать своему восторгу. Хотела думать о том, как поразит ее город, обо всем, что ждет ее, о сладостях, на которые набросится, вознаграждая себя за аскетический режим школы. Как жаль, что с ними не поехала мадам Бланшо, директриса! Тоже не сокровище, но она хотя бы обладала достоинством, для Виардо недостижимым, — почти все время молчала. Вдруг Алиса поняла, что больше, чем о Венеции, она думает о книге, спрятанной в чемодане; собираясь в дорогу, она почувствовала, что Венеция откроет ей немало тайн; но пока учительница рассуждала о Тициане и Веронезе, Алиса решила не перечитывать эту книгу и уже раскаивалась, что взяла ее с собой: книга слишком потрясла ее, и чем больше проходило времени, тем неприятнее становилось воспоминание об иных сценах. Она готова была согласиться с правилами школы, запрещающими чтение книг определенного рода. «Чувственность колорита, теплота тонов…» Да неужто слово «чувственность» слетело с тонких, сухих губ учительницы? Она даже чуть не открыла глаза, чтобы взглянуть на Виардо после свершения столь дерзкого подвига. Книга описывала эпизод, относившийся к старости Казановы. Отвратительный эпизод! Жалкий старик! Алиса отказывалась верить в правдоподобие повести, должно быть, все происходящее условно и призвано создать иную правду — поэтическую. Тогда другое дело: автор описывает известные ситуации, стараясь превратить их в символ. Но чего? Она не умела объяснить: много лет провела она в загородных домах Англии вместе со своими старыми дядюшками, и все они издавали более или менее одинаковый запах. В повести Казанова, достигший шестидесяти лет, не может покорить образованную молодую женщину, математика, читательницу Вольтера; ему удается овладеть ею, купив у красавца военного право занять его место в постели возлюбленной с единственным условием: уйти до рассвета, чтобы она не могла догадаться о совершенной подмене. Молодая женщина узнает о ней, потому что старый Казанова, сраженный усталостью, не мог проснуться в назначенный час. Но запах старости должен был предупредить ее! А тело! Автор описывает прекрасное тело двадцатидвухлетнего любовника и заметную дряхлость старого развратника. Если обоняние изменило этой ученой женщине, то неужели осязание не помогло обнаружить подмену! Алиса думала, что Венеция обворожит ее, а получилось, что из-за воспоминаний об этой книге она подъезжала к «самому невероятному из всех городов», как сотый раз повторяла учительница, охваченная настоящим страхом.