Карлос Фуэнтес - Мексиканская повесть, 80-е годы

Герой полагает, что если бы он вновь посетил плантацию, то, возможно, все оказалось бы гораздо скромнее, чем представлялось его детскому взгляду. Он уверен, что и сад был не таким роскошным, каким сохранился в его памяти, и дома не так велики и не так современны, о чем говорили запомнившиеся ему тогдашние предметы комфорта — грелки и электрические колонки в ванной, например. Иностранная речь, главным образом английская, тоже придавала этому месту особый колорит, большая часть технического персонала были североамериканцы.

Он записывал, записывал все, что подбрасывала ему память, не заботясь о ценности воспоминаний, хлынувших безудержным потоком, зная, что многие случаи, как бы заурядны они ни были, лягут в основу рассказа, зародыш которого он увидел, вспомнив сон, где по неосторожности, по легкомыслию предал своего деда, открыв врагам преступный характер его деятельности.

Он набросал, например, в общих чертах происшествие на заупокойной мессе по деду, вызвавшее ссору между поселковым священником и прихожанами, которые посчитали себя обманутыми при сборе денег на покупку нового колокола; ссора эта позволила ему не ходить к мессе до конца каникул, поскольку его семья, оскорбившись, перестала посещать церковь. Записывал он и более приятные воспоминания: как кузены брали его с собой на охоту или о прогулках в соседние селения вместе со старым заводским сторожем, закоренелым пьяницей, тот давал им прохладительное питье из бутылки, закрывавшейся оправленным в железное кольцо стаканчиком, который он отвинчивал пальцами, а в питье — добавлял несколько капель рома: пусть его неутомимые питомцы почувствуют себя мужчинами. Он писал о жестоких сражениях между мальчишками с плантации, разделившимися на «союзников» и «немцев»; разгоряченные слухами о неизбежной опасности, подогретыми присутствием немецких подлодок близ Веракруса и объявлением войны странам «оси» (что означало это слово, никто толком не знал), они чувствовали себя причастными к жестокой бойне, которую каждую неделю им показывала кинохроника. Набросал некоторые характерные разговоры того времени, разглагольствования супруга своей тетки, заводского адвоката, за столом, уставленным бутылками пива: яростные и бессвязные проклятия его главному врагу — профсоюзу, потом и правительству вообще и местной школе в частности, ибо, как он говорил, ему опротивела демагогия учителей. И еще разговоры трепетавших дам, их тоска по каштанам, без которых ни один рождественский ужин невозможен, ужас перед сообщением, что чулки, и не только шелковые, изымут из продажи; донья Чаро, дородная супруга главного агронома, кричала не своим голосом, что скорее обмотает ноги бинтами, чем выйдет на улицу без чулок. Мужчины сетовали, что все труднее стало добывать покрышки, и опасались, что вскоре то же будет и с бензином. Казалось, взрослые вступили в душный мир страхов и неуверенности; дети же, возбужденные грозными предвестиями, заводили вольные, дикие игры и, пользуясь большей свободой, пускались в ночные похождения.

Все это он записывал, но время от времени возвращался назад, чтобы подправить какой-нибудь отрывок или добавить новые подробности, например к рассказу о заупокойной мессе по деду, нарушенной спорами между священником и прихожанами. Его удивляло, почему в его воспоминаниях приобрела такое значение эта религиозная церемония, оскверненная ссорой, возникшей из-за покупки колокола. Потом понял, его интересует не сам случай — слишком бурно закончившаяся месса, — а то, что на этой церемонии собрались все участники задуманной им истории: он и его сестра; китайчата, с которыми он строил города из пробок на берегах узких оросительных каналов; толстяк Вальверде, как обычно с ханжески поднятым к небу взором и молитвенно сложенными руками; соседи — инженер Гальярдо, сухощавый, с задубевшим лицом, которого у них в доме называли степным волком, его замкнутая, необщительная жена, их дети Фелипе и Хосе Луис, с годами ставшие самыми верными товарищами его игр. В углу у входа в церковь стояла — только из уважения к их семье, потому что вообще она к мессе не ходила, — Лоренса Комптон, девушка, что так изменилась после смерти своего отца.

Когда он думал о тех временах, ему казалось, будто рядом с ними всегда жили Гальярдо. Но вдруг вспомнил, что в первые два его приезда шале по соседству с домом тети Эммы пустовало. Он смутно видел темный запущенный дом и маленький неухоженный садик.