София Блейк - Невеста. Шлюха

— Что, плохо дело? — он курит свой «LM», на нем белая куртка и джинсы, он выглядит расстроенным.

— Да, съела что–то несвежее.

— Не разводи сама себя, — говорит Вадим. — Ты ела то же, что и все. Какой отсюда вывод?

Что изменится, если я буду и дальше изображать оскорбленную невинность? Мне не станет легче, это точно.

— Мне неприятно, что ты сейчас пытаешься со мной говорить, как тогда с Мариной, — бросаю с вызовом.

— А как мне с тобой разговаривать, если ты за чаевые трахаешься без резинки и позволяешь в себя кончать?

— Что-о? — я остолбенела от такой неправдивой неправды.

— То, что сама знаешь, — зло говорит Вадим и давит подошвой окурок.

— Если я тебе скажу, что это подлое Светкино вранье, ты ей поверишь, не мне? — гляжу ему в лицо, не отрываясь.

— Ну, а как это объяснить? — он поднимает руки в театральном жесте.

— Это был «субботник», — говорю, — самый последний. Тульский бандит втулил мне прямо в бассейне, и я не могла физически одеть ему резину, потому что меня имели с двух сторон, и я стояла по грудь в воде!

— А, так известно имя папаши?! — глумливо говорит Вадим. — Может, он обрадуется, как узнает?

Я разворачиваюсь и иду к машине, у меня слезы в глазах, но их никто не должен видеть. Вспоминаю, как Светка пристально смотрела на меня сегодня утром, понимаю, что как–то я себя выдала, а она, рожавшая баба, подметила мою оплошность. И тут же не преминула окунуть меня в дерьмо перед Вадимом. Сука! Сука. Сука,… да и он не лучше.

Какого черта мне делать в машине у Палыча? Там воняет бензином. Прогуляюсь.

— Слушай, — начинает он из–за спины. — Ты не строй обидку–то. Я же сказал… ну, так, без умысла.

Я иду дальше, и осенний ветер путается в моих длинных волосах. Постричь их пора, что ли?

— Подожди, — он уже идет рядом, трогает мой локоть. — Давай поедем к доктору…

— Ты давно не звонил на базу, — резко говорю я. — Проверь, может, есть заказ.

Так и оказалось: клиент попался молодой, но трудный — корчил странные рожи и пару раз норовил укусить, но я уворачивалась, а, ощутив его твердые зубы на клиторе, засветила ему пяткой в лоб. Боялась, что он потребует возврат денег, но он выслушал мои извинения, жалобную просьбу не кусать — и стал вести себя немного лучше.

После проблемного клиента я уже не вспоминала о новых заказах — мы забрали девочек из сауны и поехали домой. Остановились у подъезда, Вадим придержал мою руку:

— Я договорюсь с доктором на завтра.

— Давай обождем, вдруг сами пойдут, — засомневалась я.

— Сколько дней задержка?

— Ну, около двух недель… может, дней семнадцать.

— Самое время, — сказал Вадим. — Нечего тянуть.

И я не стала тянуть, кивнула головой.

У нас в России частенько вспоминают об аде: обычно он является тюрьмой или войной. Этот ад придумали мужчины, и в нем, как правило, они издеваются над себе подобными, упражняя свою молодецкую силу на слабых. Но редко говорится об аде, который те же самые садисты-мужики втихаря построили для нас: я имею в виду родильные отделения больниц, где не хватает самого необходимого, и маленькие россияне появляются на свет в муках, которых можно было избежать.

Но рождение — это хотя бы почетный долг, биологический — перед природой, социальный — перед семьей, религиозный — перед церковью, патриотический — перед Россией. Худо-бедно, но для рожениц, если и не делают ничего путного, то хотя бы не жалеют бесплатных добрых слов.

Происходящее в так называемом абортарии, покрыто презрением и холодным издевательством: поганые сучки, попадающие сюда, уклоняются от священного долга! Ну, так отомстим же их порочным телам — пусть знают!

Здесь никогда нет лекарств, здесь забывают стерилизовать инструменты, здесь шатаются бухие сестры и не могут найти тампонов и марли, здесь врачи отпускают циничные шутки, стоя с кровавым скребком в руках, и по ошибке здесь частенько прокалывают нежные стенки маток, или, походя, перерезают трубы яичников.

Мне повезло. Молодой доктор, принимавший меня, не был пьян. Он был вусмерть обкурен. Руки его двигались медленно, будто впервые изучая мир, сокрытый в тумане, а глаза с красными белками жили своей отдельной жизнью. Ему было хорошо, чего нельзя было сказать обо мне.

После осмотра доктор объявил, что на ближайший месяц все расписано, и он запишет меня на ноябрь. Вадим дал немного денег, и очередь сдвинулась на завтрашнее утро.

Потом доктор сказал, что нет лекарств, и обезболивающие препараты в последний раз больница видела при СССР. Вадим сказал, что купит в аптеке все, что продиктует эскулап, вынул из белоснежного кармана ручку и приготовился писать список. Врач немного поерзал и сказал, что он мог бы помочь достать то, что нужно, поскольку в аптеках это не всегда бывает и много подделок. Оказалось, что все необходимое находится в сейфе у доктора за спиной. Рискну предположить, что оно оттуда и не исчезало, то есть, нужду и дефицит создавали нарочно, чтобы пациенты раскошеливались. В конце концов, доктор долго жал руку Вадиму, предварительно объяснив, что с вечера я должна поститься и начинать пить антибиотик. Вадим же очень просил врача до утра воздерживаться от потребления спиртного и легких наркотиков.