Анхела Бесерра - Неподвластная времени

Мазарин хотелось оскорбить учителя, высказать ему все, что она думала и чувствовала, но Кадис выглядел таким подавленным, что ее гнев и горечь сменились жалостью. Больше у нее никого не было. Потеряв Кадиса, она потеряла бы саму себя, навсегда оставшись печальной, одинокой и опустошенной. Птенцом, который разбился раньше, чем у него выросли крылья. Гипсовым сфинксом, пустым внутри.

У Мазарин не было ни одного хорошего воспоминания о детстве и отрочестве.

От отца остался лишь смертный холод тела, лежащего в гробу, от матери — обвиняющий взгляд, приступы гнева, манера водить перед лицом дочери указательным пальцем, читая бесконечные нотации, и огромный список невыполнимых правил.

Дни и ночи были полны страхов. Ее одежда пропахла паникой. Безмолвное, безнадежное детство. Мучительная и несбыточная жажда любви. В те времена Мазарин часто пряталась в шкафу вместе со Святой и воображала, что она тоже святая. Иногда хорошая, а иногда плохая. Только забившись в темный угол, она могла получить то, в чем нуждалась. В такие моменты девочка переставала думать, что она — плод чьей-то ошибки, что ей не стоило рождаться на свет.

Что старый шкаф в полузаброшенном доме и есть самое подходящее для нее место.

Шкаф был ее святилищем, в котором могло произойти любое чудо.

Здесь она могла исчезнуть, уменьшиться до размеров невидимой пылинки, чтобы не попадаться на глаза матери. Дочь напоминала ей о пережитом бесчестье. Эти воспоминания постепенно свели ее в могилу. Даже на смертном одре мать продолжала попрекать и обвинять Мазарин. Даже на прощание у нее не нашлось для дочери теплых слов.

Мазарин пришлось самой придумывать то, что она хотела бы услышать. Это было совсем не трудно. Нежные, покаянные речи лились легко и свободно, словно река.

Мазарин разговаривала со Святой и верила, что та ей отвечает, а разговаривать означало жить.

Достаточно было закрыть глаза, чтобы вообразить себе цветную трехмерную жизнь, как в кино. В этой жизни не было недостатка ни в объятиях, ни в поцелуях. Здесь она никогда не чувствовала себя лишней. Здесь был ее дом, за порогом которого оставались все беды и тревоги. Здесь можно было гулять по чудесным садам или морскому берегу, спокойно бродить по улицам, на которых нет злобных монстров, а есть только добрые приветливые прохожие. В этом мире все было наоборот. Тьма становилась светом. Уродство красотой. Мертвое живым. Девочка куклой. Слеза улыбкой. Молчание словом.

В бесконечном сне Святой заключался магический ключ к жизни Мазарин. Потому она так сильно ее любила.

Мазарин хотелось поскорее попасть домой и достать из шкафа саркофаг Сиенны. Она, как никогда, нуждалась в утешении. Девушка смутно желала чего- то, того, что могло оказаться смертью... Или жизнью. В такие минуты это практически одно и то же.

Мазарин ускоряла шаг, кутаясь в пальто, слезы катились из ее глаз и застывали на пылающих щеках бриллиантовыми капельками. Террасы Елисейских Полей, на которых еще совсем недавно звучали веселые голоса, дымились сигареты, пахло пивом и кофе, превратились в снежное царство. Мазарин дошла до площади Конкорд и спустилась в метро.

28

Проснувшись наутро, Паскаль обнаружил, что в малейших подробностях помнит свой сон: ему снилась босая девчонка в черном, которую он повстречал накануне на Елисейских Полях. Полы ее широкого пальто то и дело распахивались, открывая длиннющие ноги. Босоногий ангел, заблудившийся на земле. Неужели она ему не почудилась?

Паскаль нещадно корил себя за то, что не решился подойти к печальной незнакомке. Но девушка казалась слишком глубоко погруженной в свои невеселые мысли.

За свою жизнь Паскаль повидал немало слез, но почти никогда не догадывался об их причинах.

Совсем недавно он с отличием окончил Гарвард, получив диплом психолога, и теперь ему предстояло заново привыкать к парижской жизни.

Стоя под душем, Паскаль снова подумал о девушке. Кому в здравом уме придет в голову расхаживать по снегу босиком? Лишь тому, кто привык существовать сам по себе, вне контекста, не придавая значения смене времен года.

Конечно, он видел босые ноги на песке тропических пляжей, но они никогда не производили на Паскаля особого впечатления. Никогда прежде пара изящных ступней не вторгалась в его сон.

К тридцати годам человеческая психика оставалась для Паскаля безбрежным океаном, полным тайн. Отчаявшись понять самого себя после бесчисленных сеансов психоанализа, он решил сделать психологию своей профессией. Паскаль надеялся, что, копаясь в чужом сознании, он постепенно сумеет постичь свое. Пациенты были его зеркалами. Они приходили на прием, чтобы им помогли разобраться в себе, и даже не подозревали, что доктор ждет от них того же.