Анхела Бесерра - Неподвластная времени

— Но мы потом еще поговорим?

— Когда совсем поправишься, я приглашу тебя в кафе и тогда...

Девушка нетерпеливо закивала; теперь она точно знала, что обрела нового друга.

— Ой... А как же Мадемуазель? Все-таки я отвратительная хозяйка, почти неделю о ней не вспоминала. Бедная моя кошечка.

— Как же она бедная! По крайней мере, на шторах в моей лавке она качается с весьма довольным видом.

В палату вошел врач в сопровождении медсестры. Вручив Аркадиусу последние рекомендации по уходу за больной, он обратился к Мазарин:

— Если вы хотите поскорее поправиться, я бы советовал вам соблюдать постельный режим не менее двух недель. И вот еще что: должен предупредить вас, хотя мне странно, что этого до сих пор никто не сделал, — тут врач покосился на старика, — что ходить босиком в такую погоду сущее безумие. Поступайте как знаете, но в противном случае я не ручаюсь за ваше здоровье. Весьма нелепая мода, на мой взгляд.

Врач откланялся, а медсестра задержалась, чтобы объяснить порядок выписки из клиники. Когда антиквар и Мазарин вновь остались наедине, старик достал из сумки спортивные туфли и вручил их своей подопечной.

— Это ботинки моей внучки. Ты ведь не откажешься их взять?

Мазарин примерила туфли. Они оказались немного велики, но, поразмыслив, девушка все же согласилась обуться. Ее ноги отвыкли от любой обуви, кроме башмачков, нарисованных Кадисом.

Девушка подумала о своем учителе. Она так сильно по нему скучала и так сильно злилась на него за тот вечер, что никак не могла разобраться, что сильнее: гнев или тоска.

24

Неужели это был голос Мазарин? Или воображение решило сыграть с ним злую шутку? Кадис почти не сомневался, что девичий голосок, звавший кошку, принадлежал его ученице. Он поднял глаза к окну, но там никого не было.

Услышав зов хозяйки, кошка, увивавшаяся у его ног, шмыгнула в заросли лаванды, окружавшие таинственный дом, и вскочила на подоконник.

Кадис решил подать голос:

— Мазарииин...

Вдалеке залаяла собака. Кадис позвал громче:

— МАЗАРИИИН...

Его крик пронзил тишину студеной ночи и заметался по улице Галанд в поисках собственного эха. Из окна соседнего дома высунулся какой-то сонный господин и угрожающе прошипел:

— ТСССС!

Услышав голос Кадиса, Мазарин несказанно удивилась. Откуда он узнал, где она живет? От одной мысли о близости учителя болезнь мгновенно ушла, уступив место жгучей радости.

На колокольне Нотр-Дам запели колокола, знаменуя приближение рассвета, но небо оставалось темным, низким и мрачным. В душе девушки звенели хрустальные колокольчики. Ее наставник, тот, кого она хотела увидеть больше всех на свете, пришел на порог ее дома. Мазарин распахнула окно и уже собиралась отозваться, но тут ее настиг новый приступ кашля.

— Мазарин... Это ты?

Кашель не давал ей говорить.

— Господи, да ты заболела! Дома кто-нибудь есть?

Мазарин смогла ответить не сразу. Убедившись, что ей лучше, Кадис заговорил снова:

— Ты одна?

Девушка кивнула.

— Можно мне войти?

Поколебавшись несколько мгновений, Мазарин бросила Кадису связку ключей, чтобы тот отпер ажурную калитку. Когда художник поднялся на крыльцо, она нажала на кнопку электронного замка.

— Входи.

Кадис огляделся по сторонам. В доме царил густой полумрак. В просторной гостиной было холодно, антикварная мебель и гардины со старомодными кистями навевали мысли о позапрошлом веке. С потолка свешивалась помпезная хрустальная люстра, покрытая толстым слоем пыли. Кадис скользнул взглядом по книжным полкам, на которых дремали старинные тома и фарфоровые фигурки, стараясь отыскать признаки отлаженного семейного быта. Тщетно. В квартире витал дух застарелого, безнадежного одиночества.

На верху лестницы, ведущей на второй этаж, возникло чудесное видение: Мазарин, босая, в белой сорочке, боровшаяся с мучительным кашлем.

— Мне так жаль, — произнес Кадис, поднимаясь по ступенькам. — Почему ты не сообщила мне, что заболела?

Хрупкое тело его ученицы сотрясали чудовищные спазмы. Но, несмотря на них, девушка по-прежнему была прекрасна. Растрепанные волосы и растерянный вид делали ее похожей на очаровательного сонного ребенка. Кадис прижал Мазарин к груди, вдохнув запах влажных простыней. Прикосновения к хрупкому тельцу под тонкой тканью сорочки вызывали у него вожделение и в то же время отеческую нежность. Этого еще не хватало. Кадис постарался прогнать незнакомое прежде чувство. Считать Мазарин дочерью ему не хотелось. Уж лучше желать ее, как прежде. Встреча во мраке, в странном, безлюдном месте рождала в нем неизъяснимое волнение.