Алла Боссарт - Холера

Дом поразил Касторского не столько размерами, сколько соразмерностью. Такие виллы он видел только в кино про не нашу жизнь.

Косая крыша скрадывала размеры оштукатуренного трехэтажного фасада, большие, врезанные в зеленую черепицу зеркальные окна как бы растворяли дом в отраженном небе и соснах. По бежевой штукатурке вился начавший краснеть плющ и дикие розы, огибая окна высотой в два этажа. От массивной дубовой двери, даже на вид тяжелой, спускалось полукруглое крыльцо с низкими и широкими мраморными ступенями, расположенными чуть со смещением относительно друг друга.

На крыльце ждал хозяин.

Касторский сдернул кепку и непроизвольно принагнул бегемотский корпус.

В энглизированном господине (седые усы щеткой, замшевая домашняя куртка, вельветовые брюки, серебристый ежик, трубка в желтоватых длинных пальцах) трудно было узнать Филю Попкова по кличке Гнида, сидевшего в 79-м году за изнасилование малолетки.

Миновали высокий зал с лестницей на второй этаж — и утонули в пышном ковре шестиугольного, видимо, кабинета с книжными шкафами красного дерева по пяти стенам. Шестая, целиком стеклянная, выходила в огромный старый сад.

— Что будешь пить, Платоша? — ласково спросил хозяин, усадив гостя в кресло, обитое лайкой цвета «экрю», о чем не подозревал Касторский, цинично подумавший: «Ишь ты, кожа-то, как у той, небось, малолеточки…»

— Да водочки, наверное, Филипп…

— Филя, Платоша, для тебя всегда и только Филя. А что водочки — это ты прав, нет ничего лучше после семи. Я-то, грешен, привязался вот к коньячишку — и хоть ты меня режь.

Касторский, если честно, тоже не отказался бы от этого «коньячишки» в низкой пузатой бутылке с буквой «N», выдавленной в зеленом стекле. Но постеснялся. К тому же и поляну Филя накрыл знаменитую: паюсная икра, осетрина, малосольный огурчик, какая-то крупная фиолетовая ягода, похожая на сливу, но с острым запахом.

— Угощайся, Платоша, греческие оливы, вчера сын привез с Крита.

— У вас… у тебя сын?

— И дочь. Красавцы. И жена красавица. Третья, правда. Зато молодая. Я ж, ты знаешь, люблю молодежь…

Филя мило рассмеялся, показав роскошные зубы. «Смотри-ка, нахал какой, намекает! — удивился Платон Егорыч. — Понимает, что помню, не строит целку. Молодец».

— Как же ты меня нашел, Платон? Жаль, денька бы на три раньше — попал бы на юбилей. Ох, и праздник мои закатили, с салютом, с воздушным шаром… Шестьдесят человек — ровно по человечку на год! — опять блеснул голубоватым фарфором любитель молодежи.

— Пыня дал наводку. Помнишь Пыню-то?

По лицу Попкова пробежала тень.

— Не помню, — отрезал.

«Помнишь, Гнида, по-омнишь… Такое не забывается. Кто зубы-то тебе, тридцатилетнему ухарю, долотом выбивал по одному? Не помнит он…»

— Ну хорошо, Платон. К делу? Ты ж не просто так тридцать лет спустя приехал водочки попить?

Касторский помолчал, собираясь с духом.

— Баба одна есть… Как тебе сказать… Не баба — волчица в натуре. У нее и погоняло такое. Хочет меня упечь.

— Куда это?

— Туда, Филя, туда!

— И что, есть основания?

— При желании, будем говорить, найдутся… — уклончиво ответил властелин дерьмового царства.

— То есть выше крыши, — утвердительно кивнул Попков. — Ты сейчас где жопу-то греешь?

— В инфекционной…

— А, ну тогда понятно. Это не в той, где холера?

— Откуда?.. — вытаращился Касторский.

— От верблюда. Два дня все каналы трещали. Знаешь, как они любят страху-то нагнать: «Наши источники сообщают… два случая летального исхода, принимаются меры… главврач отказался прокомментировать…» Я фамилию-то не расслышал, а это ты, стало быть, у нас враг гласности! Мило, мило.

— Вот сволочи! — Касторский вспомнил телегруппу, которую взашей погнали с территории неделю назад. — Откуда их только принесло?! Два летальных исхода, значить… Источники! Да я в суд подам!

— Так что твоя баба?

— Ну, допустим, мне никто никаких летальных исходов не пришьет, бред какой-то, — не слушал Касторский. — Но как это пускают в ихний эфир? И что еще за источники? Ты объясни мне, Филипп!

— А у бабы другие аргументы? Чего она хочет?

— Она инспектор!

— Это я понял. Чего она хочет, ты можешь мне сказать?

— Чего она хочет — неважно. Она бабок НЕ хочет!

— О, это серьезно. То есть чисто личное?

— Вот именно.

— И чем я могу помочь?

— Филя! Ты прости меня, но мне Пыня сказал…

— Я не хочу слышать об этом пидарасе.

— …что у тебя… ну как бы… что ли, будем говорить, есть людишки… Короче, ее надо убрать, и очень срочно! Любые деньги!