Колин Джонсон - Новые рассказы Южных морей

Бог в конце концов восстановит справедливость, думал Паовале, продолжая свой путь. Злость на семью постепенно утихала, он шагал легко и свободно, опять становясь тем мистером Иосуа Паовале, о котором он (и большинство из тех, кто его знал) привык думать как о важном государственном чиновнике, свободно владеющем двумя языками, в доспехах из жесткого воротничка и черного кожаного портфеля с его именем, выгравированным золотыми буквами; как о гордом и преданном слуге колониальных властей, дети которого успешно учатся в лучшей государственной школе; добром и справедливом муже и отце и ревностном христианине. Человеке энергичном, со всем согласным и готовым до конца служить колониальным властям.

Он прошел между двумя рядами столов. Увидав его, машинистки и клерки, болтавшие в дальнем углу комнаты, умолкли и расселись за свои столы. Достав из кармана связку ключей, он отпер маленькое помещение, отгороженное стеклянной стенкой, — его кабинет — и вошел туда. Там он поставил портфель на стол, уселся на вращающийся стул и внимательно осмотрел оставшуюся за стеклом контору. Он видел спины машинисток и клерков, с преувеличенным энтузиазмом ушедших в работу. Столы, полки, жалюзи блестели в солнечных лучах. Все хромированное, полированное, ладно пригнанное. С удовлетворением убедившись, что все в порядке, он открыл портфель. Достал два карандаша, три шариковые ручки и один «паркер-51», аккуратно положил с правой стороны на покрытый бумагой стол. Потом поставил портфель на полку позади себя, выдвинул верхний ящик стола, скользнул рукой по стопке папок, отыскал нужные бумаги и тоже разложил перед собой. Вытер руки о лавалава, с громким хрустом подергал пальцы, взял «паркер-51», снял колпачок, внимательно осмотрел перо, удовлетворенно кивнул, открыл верхнюю папку, вздохнул и приступил к работе. Ни одного ненужного движения, каждое было частью ритуала, выверенного и усовершенствованного за многие годы, пока он не стал частью его самого и того высшего ритуала, коим была его жизнь.

Минул час. Денежные счета проверены, записаны и сбалансированы. Записаны и сбалансированы. Аккуратные маленькие цифры защищали его, ограждали от беспокойного мира за стенами его конторы. Прошел еще час. Раздался мягкий стук в дверь. Он, не оглядываясь, знал: это миссис Тина Мейер, старшая машинистка, ходячая хроника конторы, бездетная, чересчур болтливая женщина, с небольшой примесью немецкой крови; время от времени она с кем-нибудь ссорилась, но, в сущности, была совершенно безвредной. Такой же благоговейный страх, который она испытывала перед ним, ее подчиненные испытывали перед ней, и так далее, сверху донизу, по методично разработанной иерархической лестнице, которую он (и колониальные власти) создали здесь (и во всех прочих правительственных учреждениях). Он сделал ей знак войти.

— Доброе утро, — сказала она по-английски. (На работе он никому не разрешал говорить по-самоански.)

Из нижнего левого ящика он достал пачку писем и подал ей.

— Проверьте, чтобы они не наделали ошибок, грамматику и все прочее, — сказал он. (Он повторял это каждое утро.) Она кивнула и крепко прижала к себе письма, показывая тем самым, что намерена защищать их даже ценою жизни.

— Будут еще распоряжения? — спросила она.

Он поднял голову.

— Будут еще распоряжения, сэр? — поправилась она. Он благосклонно улыбнулся.

— Нет, — И она, пятясь, вышла из комнаты.

Паовале глянул на часы. Десять тридцать. Тогда он встал, собрал бумаги и положил их на одну из полок металлического шкафа рядом, потом коснулся оставшихся на столе бумаг и ручек, пригладил руками волосы, поправил галстук и, заложив руки за спину, вышел в контору.

При его появлении все тотчас затихли. Молча он переходил от стола к столу, заглядывал через плечи машинисток и клерков и то тут, то там с укоризной отмечал неправильно употребленное слово, грамматическую ошибку или пятно на бумаге; виновный мямлил «простите, сэр» и обещал тут же исправить.

Дойдя до двери-вертушки, за которой виднелся главный коридор, мистер Паовале повернулся и, будто король, обозревающий свои владения, благосклонным взглядом окинул клерков, машинисток, конторскую мебель, золотящиеся в солнечных лучах окна. Он был убежден, что такие добродетели, как строгая дисциплина, расторопность, опрятность и трудолюбие, уступают одной лишь набожности.

Прямо против двери, по другую сторону коридора, была лестница, выложенная красным кафелем. Она вела к просторным кабинетам директора и его заместителя, однако ни один служащий рангом ниже мистера Паовале не имел права по ней подняться. Услыхав шаги, эхом отозвавшиеся здесь, внизу, он выпрямился и с лучезарной улыбкой на лице повернулся к лестнице.