Владимир Шинкарев - Конец митьков

Лимонов, слагая гимн индексу узнаваемости имени, пьянеет от возбуждения:

Что такое CRN? О, CRN стоит всех сокровищ мира, камрады! О CRN грезят, за него дерутся в муках, среди страстей и крови лучшие люди планеты. Его невозможно потрогать руками или лизнуть языком, но на нашей планете тот, кто имеет CRN даже лишь только десять процентов, может сделать миллионы щелчком пальцев. Небрежно. Он может добиться любой должности. Любой женщины. CRN — изобретено, разумеется, американцами и расшифровывается как «Coefficient of Recognition of the Name» — степень известности имени. Вы думаете, президент Соединенных Штатов Америки имеет 100 % CRN? Ну нет! Даже Джизус Крайст не имеет ста. Никто не имеет ста. У президента Картера был СШЧ 33 %. У Фараона Рейгана — 46 %. Голливудские суперактеры и суперактрисы обходятся кто двадцатью двумя, кто семнадцатью.

Для великого индекса узнаваемости почти безразлично, в каком контексте упоминается имя, лишь бы упоминалось. Напечатано в газетах, что у кого-то украли картину, — хорошо. Некто попал под лошадь, отделавшись легким испугом, — отлично. Фрэнк Синатра запускал слухи о своих связях с мафией, чтобы потом таскаться по судам и платить адвокатам, — все это с лихвой окупалось, Синатра стал по-настоящему знаменит.

Кажется, что людям большее наслаждение доставляет сам факт узнаваемости имени, нежели то, что из этого следует, — а из этого не обязательно следуют миллионы и любые женщины. Для серийного убийцы Чикатило из этого следовал приговор к высшей мере наказания, но всякий, кто видел кадры суда, не мог не обратить внимания на довольную ухмылку Чикатило: даже смертный приговор не омрачал его радости от высочайшего CRN.

«Any publicity is good publicity», — учит нас Мик Джеггер. Подобно тому считается малосущественным — выдали тебе зарплату новенькими купюрами или мятыми, грязными. (Хотя разница все же есть, что и являлось у митьков причиной душераздирающих сцен: «Ах вот ты какую своему братку хотел бумажку подсунуть!» Слишком затрепанные бумажки в обменном пункте не примут. Но лучше уж совсем грязные, чем ничего, верно?)

Так что «для дела» малосущественна разница — преклоняешься ты перед товарищем, отзываешься со сдержанным скептицизмом или поливаешь грязью. Упоминаешь — и спасибо, повышаешь ему CRN. Если товарищ «в деле», то есть занимается политикой или культурой, особенно массовой, он, оценив твою услугу, может и тебя в ответ грязью облить. Конечно, по-человечески оно может быть очень горько и больно, но не идиоты же вы, чтобы всерьез обижаться друг на друга. (Идиот — от греческого idiotes , что означало отдельного, частного человека, не принимающего заметного участия в общественной жизни. Идиот может проявлять политическую или идеологическую активность, но вот именно индексом узнаваемости имени он не интересуется, не понимает, зачем этот индекс нужен и что с ним делать. Понятно, что такая позиция привела к нынешнему, крайне уничижительному значению термина «идиот».)

Саша Флоренский написал немало мемуаров о хороших людях: о Рихарде Васми, Владимире Шагине, Олеге Григорьеве, но суть не в этом. В одном месте своих мемуаров он пишет: «Я с собутыльником зашел...» Неназванный по имени собутыльник настолько обиделся на Флоренского, что порвал с ним отношения (вот и я в порицание сейчас не назову его имени). Один раз не упомянуть в малоизвестном тексте, не прибавить одного кванта к индексу узнаваемости имени — это серьезнее намеренного оскорбления. Но ведь надо учитывать, что чем больше имен упоминается, тем CRN жиже. Много имен читатель и не усвоит. (Этот принцип самым трогательным образом игнорируется в толстенной книге о «Сайгоне», состоящей из непрерывных перечислений: «Мы с Лехой вышли покурить и встретили Саню, Жеку, Филю, Пахомыча, Елизавету и Леню Финкельштейна, которые шли к Валюхе, а навстречу — Арсений Будкин, Вася, Иван Иваныч, тетя Таня, Николай, Зинаида Прокофьевна и Пантюха идут к Сидорову, чтобы встретиться там с Семеном и закатиться к однорукому военруку...»)

Общая теория CRN является азами обучения поп-культурника, человека, чьим промыслом является массовая культура, а уж Дмитрий Шагин все это отлично знал, когда был еще подпольным художником. Он не сильно грустит, если формально не хвалят. Объяснил художественный критик, что рисование елок на Рождественской ярмарке не относится к сфере искусства, — ладно. Посмеялся музыкальный критик над пением «не отягощенного слухом и голосом Дмитрия Шагина» — неплохо. Не отлично, конечно, лучше бы хвалили взахлеб, но куда приятнее, чем ничего.