Леонид Якубович - По чуть-чуть…

Так я сидел и размышлял. Мысли перескакивали с одного на другое. Жутко хотелось пойти в кабину, посмотреть куда летим. Обычно меня пускали вперед к остеклению, туда, где место стрелка у пулемёта.

Вид оттуда был всегда потрясающий. Особенно, когда на бреющем, или когда в горах по ущелью.

Но я и виду не подал, что хочу туда. Чтобы не выпендриваться лишний раз. И так я тут «белая ворона».

Потом я почему-то стал думать о том, что иногда некоторые люди, впервые попавшие на войну, подчас ведут себя до удивления наивно. Я имею в виду посторонних. То есть они, естественно, знают, где они и что вокруг, но стопроцентного ощущения в душе всё равно нет. Это как бы не в самом деле, как будто снимается кино. Даже если где-то рванёт за холмом или ночью в черноте начнут очередями мотаться трассеры – всё равно, это как бы понарошку. Из разряда «этого не может быть». То есть потом, для рассказов этого вполне хватит. Плюс, подёрнутые таинственностью, названия – Моздок, Ханкала. Дальше мало кто бывал, но можно добавить Аргун, Верхние Атаги, Ведено, Ботлих... Нет, почти никто не хвастает впрямую, но сам по себе факт поездки «туда», добавляет солидности и некоторой даже мужественности повествованию. Я, к примеру, ни разу не слышал, чтобы кто-нибудь заливисто врал о личном участии в захвате банды Хаттаба или о том, как он вывел из засады погибающую группу спецназа, нет. Но какие-то даже не факты и фактики, но полунамёки, каждый раз добавляемые в рассказ, как приправы к борщу, позволяют непосвященным предположить, что он там совершил, пусть совсем маленькое, но геройство. Нечто такое, что им, тут сидящим, не дано совершить, и ещё неизвестно вообще, как бы они повели себя там. Это не хвастовство, нет, это такое человеческое, из детства, желание, хоть в фантазиях своих на чуть-чуть приблизиться к образу «воина». С автоматом в руках, или с копьём на коне, хоть с дубиной, хоть с рогаткой, не имеет значения. Особенно, это проявляется у людей творческих, привыкших по ремеслу своему проживать чужие жизни на сцене или в кадре, неважно. Это такое, заложенное самой природой или благоприобретённое умение вжиться, в придуманный, героический образ. Иногда до такой степени, что человек порой и сам перестаёт понимать, было ли это с ним на самом деле или нет. Это не смешно и не грустно. Это как бы даже трогательно. Вроде рассказов моей, тогда ещё совсем маленькой, дочери о том, как она летала на ковре-самолёте, и на неё напал Змей Горыныч, и она убила его своей подушкой насмерть. И она свято верила в то, что говорит абсолютную правду.

Те, кто бывали там не раз и не два, никогда не спорят и не пытаются одёрнуть, отходят в уголок от стола, травят анекдоты, или стоят и курят молча, или пьют не чокаясь.

Я сидел и ковырялся в себе, пытаясь понять, а что меня самого понесло сюда. Какого чёрта я напросился на эту «выброску». От нечего делать или тоже от тайного желания вляпаться во что-нибудь не очень страшное и потом гордиться самим собой до умопомрачения. На счёт рассказывать об этом потом за рюмкой водки, чтоб у женщин вспыхивали от восторга щеки, а у мужиков от зависти сводило скулы, я не сомневался. Как-то, само собой, ещё с первой поездки, был принят абсолютный запрет на информацию о том, где я бываю и что я тут делаю. Об этом табу знали все. Я привык и мне это даже нравилось. Раньше, бывали моменты, когда мне жутко хотелось нацепить на пиджак пусть не награды, хотя бы планки, но за двенадцать лет не было, практически, ни одного подходящего случая. И потом, я отчего-то жутко стеснялся их носить. Иногда, правда, ночью, когда все спали, я наряжался и выходил, позвякивая, в трусах и парадном кителе в коридор к зеркалу. Стоял и смотрел на себя, «надувая щеки», жутко боясь при этом, что меня кто-нибудь увидит.

Да и то сказать, медали все эти даны мне были не очень чтобы за дело. Ну, что я – приехал, уехал. Пусть не раз, но ведь всё равно я тут гость. Я не воевал, не прикрывал, и ничего не оборонял. Просто нет у воюющего люда другой формы благодарности что ли. Ну, как ещё сказать спасибо. Не пулемёт же дарить, не гранату. А пушку, наверное, жалко.

Судя по звуку, обороты двигателя упали, мы сбавили скорость и стали выписывать виражи. Я сидел спиной к иллюминатору, зажатый полковником и старшим лейтенантом, и вообще ни черта не видел. Но, судя по всему, мы прибыли на точку.

Минут пять мы ходили кругами, потом резко нырнули вниз. Техник распахнул дверь. Все встали. Полковник одной рукой задвинул меня вообще куда-то себе за спину.