Геннадий Баннов - За огнями маяков

— Ить дурак-то, едри йе корень! Меня туда же сманил! — Гошины зубы громко выстукивали дробь, выговаривал он невнятно.

Да откуда ж было знать заранее? Бурятка только и пояснила, когда вылезли, что здесь, в Байкальске, берет начало студеная Ангара… И захотелось им поскорей обратно — в свой развеселый теплый вагон.

Как раз надо было спешить: поезд уже дал сигнал отправления и тронулся. А ноги никак не попадали в штанины. Из открытых дверей и окон махали им и кричали: «Давайте! Скорей! Скорей!» А бежать было в гору. Сообразительный Гоша, как поднялись, вскочил на подвернувшуюся подножку и подвинулся, высвобождая место для Олега, Олег же, несмотря на увеличивающуюся скорость поезда, устремился к своему вагону, где соседки уже подняли переполох. Да вот же — он уже догнал его — подножка в пяти шагах, не далее. Впереди, однако ж, заметил стрелку для перевода путей — о, она может доставить неприятность! — и, чтобы успеть, врезал так, как бегают стометровку. Тут протянулись к нему милосердные руки — десять, сто рук!.. Отпихнул он чьи-то руки, помешавшие ему, вцепился в поручень, подтянулся немного — и стрелка благополучно проплыла под ним. С помощью тех же рук шагнул в тамбур. Рассерженная проводница отругала его во весь голос и шлепнула по голой спине. И затворила двери. И прогнала всех в вагон, подальше от беды. Девчонки, как стая встревоженных птиц, верещали:

— Чуть не опоздал, бедненький…

— Успел-то!

— Хорошо, что успел!..

— А где Гоша?

— Гоша где?! Он, что, остался?! — теребили Олега со всех боков, а он отшучивался. Он же видел, как тот сел на подножку заднего вагона.

В этом гвалте, однако ж, чего-то не доставало. Воли, вот кого тут не хватало! Он поднялся, пошел по вагону, якобы навстречу Гоше, который, пробиваясь через переходные площадки и тамбуры, должен был уже вот-вот появиться… В соседнем купе дядя Микола читает свежую газету, спутника его, Иннокентия, не видно… Ага, ну, вот он где: в конце вагона, опершись рукой в межоконный простенок, рядом с Волей этой, втолковывает ей, глаза в глаза, какую-то важную мысль, и она, усмехаясь, слушает его, и зеленые ее глаза излучают озорные искорки.

Оказывается, у нее, у Воли этой, веселый характер. И очаровательная улыбка. Сногсшибательная!

А Гоши, и правда, все нет, как нет. Где запропал, бродяга? Олег собрался было идти навстречу, разыскивать, да поезд стал притормаживать. И на глухом каком-то полустаночке вовсе остановился. И дядя Микола вышел прогуляться.

Да и вот же, никуда не делся этот Гоша Цаплин. Прибежал, объявился. И девичий гвалт возобновился с новой силой. Так позарез им всем надо было узнать подробности: где был, как ехал? Оказывается, двери были закрыты: ехал на подножке…

— Это же страшно — на подножке…

— И опасно!

Ну, чего страшного, если с четырнадцати лет осваиваешь поезда, подумаешь, подножки, площадки! И даже крышу!.. На лице его, и в ушах, и в уголках глаз — следы угольной пыли, сивые волосы раскосмачены. Пошел он умываться. И за расческой руку протянул Олегу. Аккуратный товарищ.

А Воля с Иннокентием все не возвращались. Поглощала она вдохновенные мысли отпускного товарища. Иннокентия этого. Была занята-презанята. Демонстрировала очаровательную улыбку. Олег якобы иронически, но и не без тревоги, усмехнулся.

Ничего, вернулись, в конце концов. Воля укоризненно поглядела на Олега. Показала синяк на руке.

— Откуда это? — он спросил.

— От верблюда, — сердито ответила.

Догадался, что это ее рука подвернулась, когда он догонял подножку вагона.

— Ох, виноват! — покаялся с опозданием.

Устремленные на него глаза были обижены, но волна доброты уже стирала с лица холодную строгость; независимо от ее сурового взгляда лицо уже просияло. Отходчиво сердце, — отметил про себя Олег. Что-то вроде «Больше не буду», — пробормотал он, дотронувшись до ее руки. И она кивнула ему. Простила, выходит.

И собрались наконец все. Последним явился старшой, дядя Микола. Выходил на этой захолустной станции что-то купить. Выложил на столик в зеленых капустных листьях жареную рыбу.

— Куштуйтэ, дивчатка, пробуйтэ, — заговорил по-хохлацки.

— А сами?

— Та я до нее равнодушный.

— А она чем-то пахнет, — чей-то голосок пискнул.

— О, то ж сам байкальский омуль! — возразил дядя Микола. — С душком вин же ж само то.

Говорит он по-русски, на хохлацкий переходит для колорита, чтоб не забыла молодежь, с кем имеет дело.

— Тай вы ж, хлопци, давайте, — пригласил Олега с Гошей.