Сергей Матюшин - Место под облаком

«…еще молимся о всех прежде почивших отцах и братиях, еще молимся о МИЛОСТИ, ЖИЗНИ, МИРЕ, ЗДРАВИИ, СПАСЕНИИ, ПОСЕЩЕНИИ, ПРОЩЕНИИ и отпущении грехов рабов божьих братии святого храма…» И в полную последнего отчаяния ночь перед внутренним взором появилась пресветлая река Медведица, чудные ее ромадинские и поленовские просторы, словно бы обладающие собственным внутренним светом и животворящей, возрождающей силой, непреодолимой и желанной притягательной властью.

Пешком по ночному городу, не замечая его весенних птиц и влажных запахов, добрался я до автовокзала и на первом автобусе, тесно набитом прекрасными посторонними людьми, поехал к реке Медведице.

По-летнему теплый день случился тогда, год назад.

Была середина мая.

Занятый своим, без расчета и цели брел я лесной дорогой и ничего не видел вокруг. В сознании сами собой возникали образы тех, кто причинил мне зло и отнял радость жизни, я строил планы восстановления справедливости и временами порывался немедленно вернуться, дабы тут же взяться за их претворение, я желал мстить и мстить. Что же меня останавливало? Может, лес? Или небо надо мной все же очищалось от облаков и сияющее утро становилось больше необъятного мрака в сердце?

Между стволами появились прогалы, посветлело. Бор неожиданно кончился, и я оказался на краю обрыва.

И увидел блистающую реку — размашистым лекальным извивом она огибала белый и зеленый простор заливных лугов другой стороны. И черемуховые кусты увидел я, и словно светящуюся изнутри живую зелень березовых рощиц, и новое солнце, которое плавилось и звенело над благоухающей равниной, волны воздуха, и уже нужно бы сказать: дуновения упоительного вешнего эфира несли чистый и тонкий запах горячей черемухи, и в нем был пророческий оттенок, он напоминал о СПАСЕНИИ и ПОСЕЩЕНИИ, о ПРОЩЕНИИ, МИРЕ И ЗДРАВИИ… Кусты ее, сплошь в белой кипени, полонили долину; крупные, они расселились по лугам свободно, и все же множество их было великое. Я как-то исчезал, исчез из своего выморочного мира на неизвестное время и внезапно обнаружил себя улыбающимся и плачущим — в ином, новом, «…и увидел я новое небо и новую землю». Может быть, это была метапсихозная реакция после недавнего тягостного состояния; может быть, это было ненормально, немужественно и называется в трехмерном мире умилительностью, сентиментальной слабостью, как-то еще уничижительно, я не знаю этого и поныне, но убежден я, что в тот момент я оказался в новом измерении.

Перейдя бревенчатый мост, поднявшись на ближайший холм, весь в звездчатом золотом сатине цветов, я вступил в сияющий новый мир, и меня встречал, как вздох привета и благословления, священный весенний дух, который издает в любовном блаженстве ожившая земля и все впервые растущее и расцветающее на ней, черемуха и солнце безраздельно царствовали здесь, и в этот момент я понял, что во мне живет неистребимое лето. Я впитывал все каждой клеткой, вдыхал до головокружения, я хотел остановить солнце и время, я был жаден и ненасытен, я ни с кем не хотел делиться, и этот эгоизм происходил от моей возрождавшейся любви к жизни. Ты скажешь, это похоже, что я перестал быть человеком, ибо забыл тревогу, но она живет в сердце существующих во времени и среди страстей, мое же время в те часы остановилось, а страсти покинули меня, и в такие моменты любая боль уже не имеет власти, ты сам становишься для себя смыслом — наконец-то! — а власть сияния — единственной и желаемой властью.

С неба сходил небывалый свет, передо мной расстилался мир, юный и веселый, непосредственный и полностью открытый, как дитя, — и мудрый, словно вечность, и я сам хотел стать его частью, быть везде и сразу, быть всем… Обессиленный желанием, я опустился на траву, и бубенчики купавок оказались рядом с моими губами, купальница целовала меня; вот я тебе еще раз назвал свою любимую траву, мой цветок. Нежность и величие соединились здесь — величие весны и солнца с нежностью черемухи, купальницы, и я должен был терпеливо учиться на этом брачном пиру, чтобы обрести ту единственно подлинную радость, которую дарует момент влюбленности безмерной и нерассуждающей. Обновленный, поднялся я с любимой травы и стал спускаться с холма, как новопосвященный молодой жрец.

Мгновенные осколки ослепительного света в лужах и колеях, подвижные вьющиеся струйки нагретого воздуха над дорогой и косогорами, пересвисты невидимых в пенных кронах птиц, восторженная, безудержно прославляющая трель жаворонков в неоглядном небе, какой-то неизъяснимый, не поддающийся именованию и описанию тихий, но внятный ликующий хор цветных звуков и запахов, происхождение которых совершенно невозможно себе объяснить, — все это было похоже на дивную музыку зачарованного маем музыканта, это был бесконечно протяженный, непрерывно высившийся хорал, и все это было для меня, единственного свидетеля весны в Черемуховой Долине.