Джала Джада - Сократ и афиняне

— А вот смотрите, — продолжал дед, принимая теперь облик слегка шепелявящего сержанта, который приглашал командующего поспорить, не замечая хмурого выражения лица собеседника, — от опушки леса до последних мишеней, если с той стороны, по пахоте, километров семь. Я пробегу пять из них за двадцать минут. При этом мишени в разных местах будут поднимать на пять секунд с любым интервалом пауз. Сшибу все двадцать семь до единой… Никто из вражьих курсантов такого показателя не имеет…

Сержант сделал паузу, потом, лукаво улыбнувшись, по-деревенски простодушно, будто сидел на завалинке с дружками, буркнул:

— Если получится, то ваши «эйзенхауэровские» часы… мои…

Дедуля смешно изобразил, как все окружающие замерли, будто соляные столбы. Пояснил жестом, что у опасливого полковника не просто выступили капельки пота на лбу, а потемнела на взмокшей спине офицерская гимнастерка. Дед, тряся валенками, уморительно показал, как у того даже ноги в сапогах стали мокрые.

Я по виду деда не просто поняла, а почувствовала, какая тогда там наступила тишина. В буре маршальского гнева никто уже не сомневался. Дело заключалось лишь в том, чтобы угадать, в какую непредсказуемо причудливую форму он может вылиться. Вслед за дедом я тоже вошла в роль. Мне показалось, что я все вижу со стороны и одновременно живу жизнью каждого из присутствующих при этой сцене.

Командующий молчал. Потому что он, видимо, в уме подсчитывал и думал: «Бежать по пахоте с полной выкладкой со скоростью один километр за четыре минуты — это норматив значительно выше того, что был у противника здесь, в этой спецшколе, где учили не в погреб за картошкой бегать. — Придя к такому выводу, он сдерживал подкатывающийся к горлу комок немотивированной злобы к этому ухмыляющемуся ничтожеству, решившемуся, хоть хамством, но покрасоваться на глазах у начальства. По привычке ничего не делать сгоряча, маршал решил продолжить свои нехитрые расчеты до конца. — 27 мишеней по 5 секунд… Итого получится 135 секунд или 2 минуты и 15 секунд… Это время, когда мишени будут на виду… Остальные 17 минут и 45 секунд он будет просто бежать… Все равно очень маловато… Я бы поспорил даже на 25 минут… Дурак! Не умеет реально оценивать ситуацию. Как можно доверить командовать людьми…» — гнев новой волной ударил в голову и стал вскипать, словно грозовая туча, не предвещая ничего хорошего. Он это понял по тому, как застучали тысячи малюсеньких молоточков в затылке. И знал, что сейчас будет краткий приказ, после чего судьба этого сукиного сына растворится бесследно в потоке миллионов таких же, среди которых были не чета ему.

— Часы жалко?.. — сочувственно и поддразнивающе бухнул сержант, по-своему поняв паузу и такой совсем поганой репликой прервав жестокие мысли и чувства маршала.

Странно, но именно этот вопрос, нарушающий меру всякой дерзости, почему-то разом и вдруг снял мутное и болезненное напряжение, будто вынули иголку из виска. Нахлынули вдруг совсем другие чувства. Сам себе удивляясь, командующий отметил, что стал холодным, спокойным, даже почувствовал, что где-то в глубине души начал просыпаться молодой азарт.

— Часы — подарок союзников. Вещь редкая и ценная. А что взамен? — удивляясь себе и тому, что помимо воли втягивается в этот нелепый разговор, спросил военачальник каким-то глумливым тоном, уже понимая, что он сам потребует за часы. Сержант, улыбаясь, смотрел под ноги.

«Он уже труп», — со странным презрением подумал маршал, брезгливо подернув плечами и испытывая желание поскорее закончить эту идиотскую комедию.

Окружающие, пораженные поведением командующего, испуганные и настороженные, теперь совсем застыли от удивления. Вид полковника явно свидетельствовал, что у него крыша, если еще и не поехала совсем, то очень значительно уже накренилась. Если бы сделали в этот момент фотоснимок, потом бы думали, что тут был какой-то странный хор: у большинства рты были широко раскрыты.

Сержант обернулся к стоявшим сзади товарищам и по-детски беззащитно и светло улыбнулся. Они его понимали и поддерживали: не было никакого бахвальства и хитрых помыслов. Солдат собирался показать маршалу свою обычную работу, демонстрируя презрение к тому злу, с которым они воюют. Поднял голову вверх. Облака в голубом небе складывались в какие-то трогательные и знакомые с детства сказочные образы.

Офицер проследил за взглядом солдата и зажмурился от яркого солнца, какое он часто видел в той, как теперь уже кажется, давней и далекой войне в Монголии.