Джала Джада - Сократ и афиняне

На несколько дней мне нужно было съездить в столицу. Мне поручили купить подарок к юбилею «шефа». Не раз потом я проклинал минуту, когда согласился, то денег не хватает, то подарок не нравится, думай, что делать, как выкручиваться. Нет ничего тяжелее на свете, чем покупать подарок, который очень хочется, чтобы понравился.

Из аэропорта поехал сразу на кафедру. Во дворе встретил коллегу.

— Привет!

— Здравствуй, когда приехал?

— Только что, чего смурной такой?

— Не выдумывай, я всегда такой.

— Черт с тобой, если не хочешь говорить, что нового на кафедре?

— Не чертыхайся, не повезет. Ничего нового. Как у тебя дела?

— Спасибо, хорошо съездил. Хочешь подарок посмотреть?

— Какой подарок?

— Да ты что, не проснулся сегодня, что ли! Завтра же идем к Павлу Петровичу на юбилей.

— Кто такой? А-а, Саламандра… Я не иду.

— Почему?

— Не приглашал меня, да как-то неудобно, не знаю я его совсем.

— Ты что рехнулся? Как не приглашал! Ты же сам деньги давал на подарок!

— Разве? Верни.

— Я тебе сейчас по башке верну! Хватит меня разыгрывать, чем народ на кафедре занят?

— Как всегда: учим-мучим помаленьку.

— Ну уж, конечно, не кирпичи разгружаете.

— Да отстань ты от меня. Вон заведующий кафедрой идет, иди поговори с ним сам.

Обернувшись, я раза три выдохнул и вдохнул, прежде чем выдавил из себя:

— А Саламандра?

— Что Саламандра?

— Что с Саламандрой, он же заведующим был?

— Саламандра остался Саламандрой. Хотя не знаю, давно не видел.

— Как же так? Я же сам приказ видел!

— Однофамильцами оказались, и инициалы совпадают, вот секретарь ректора и перепутала, поторопилась обрадовать.

Не зная, что делать со ставшим вдруг ненужным и лишним подарком, нехотя и устало стал подниматься на второй этаж.

На лестнице мимо меня мелькнула какая-то тень. Мне почудилось, что это был Саламандра. Наверное, показалось, не может же быть, ведь человек должен быть человеком всегда, а не только тогда, когда при чинах и в должности.

Городские старики и старушки. Они молча сидят, погруженные то ли в воспоминания, то ли в сон, на скамейках парков и скверов, у подъездов и на балконах, отрешенные и одинокие, — будто чужеродные обломки прошлого на поверхности современной жизни. Грустное зрелище обыденной трагедии бытия.

Копаясь в ветхом домашнем скарбе, случайно натолкнулась на старые наручные часы. То ли довоенные, то ли военных лет. Надпись на чужом языке подсказывает догадку: «Трофейные… деда?».

Через тюль вижу на балконе над спинкой кресла-качалки его облезлый затылок и цыплячью, в пуху, сморщенную гармошкой шею. Никому не мешая, он часами сидит в любимом кресле, взирая с высоты двенадцатого этажа на простертую перед ним Нижегородку, кусочек реки Белой и раскинувшийся за ней до горизонта лесной массив. Жизнь там, внизу, его бодрит, но, утомившись, он засыпает, шумно выпуская воздух пузырями через хлюпающие губы. Иногда он что-то бормочет, видимо, разговаривая с теми, кого уже давно нет в живых, но кто еще продолжает жить в нем, чьи образы продолжают волновать душу ставшего бесполезным обществу старика. Они еще не раз будут посещать этот мир, пока он жив. Может, это и есть тайна личного бессмертия: людей уже нет, а их образы продолжают волновать живых. Ветер откидывает тюлевые занавески, и я вижу, как дед слабой рукой тянет плед на колени.

— Тебе холодно, дедушка?

Ответа нет. Выхожу на балкон. Он медленно поворачивает голову, и я вижу его приветливое лицо.

— Что тебе, внучка?

Глядя ему в глаза, протягиваю найденные часы и пугаюсь. Дед молчит, но чувствую, как напряглось в немощном порыве все его тело. По лицу волной прошли, сменяя друг друга, чувства удивления, огорчения, радости, досады, испуга и, наконец, застыла слабая улыбка, словно наклеенная маска из желтоватого пергамента.

— А-а-а? — мычит он не то вопросительно, не то с удивлением.

Зная деда, молчу: попросишь — ничего не расскажет. А так, медленно раскачиваясь и оживляясь с каждым словом, выложит все с мельчайшими подробностями. Дед мой на это мастак. Рассказывает не просто в ролях, но еще и изображая персонажей, размышляя и говоря от их лица разными голосами. Я люблю слушать его воспоминания, и порой, кажется, слышу голоса участников событий, говорящих от первого лица, переживаю их чувства, как хороший актер, полностью перевоплощаясь в героя своей роли. Так получилось и в этот раз.

— В конце войны… да, почти в самом конце, — как-то с неохотой начинает дедушка свои воспоминания, с трудом подбирая слова, — оружейником в учебке… я служил. Курсанты… там всякие… патроны им выдавал… набивал пулеметные ленты… магазины…