Евгений Чижов - Перевод с подстрочника

Тимур с презрением побрылял ложкой в тарелке.

– Нет, чем дольше я живу на родине, чем больше убеждаюсь, приезжая сюда, что вся эта Россия – одна только фантазия, и все мы, коштыры, в России – тоже одна фантазия!

Тогда и родилась у Касымова мысль, что для того, чтобы хорошо перевести стихи Народного Вожатого, Олег непременно должен сам побывать в Коштырбастане.

– Ты должен не просто увидеть всё своими глазами – увидеть можно и по телевизору, – ты должен обонять, осязать, распробовать, всей кожей почувствовать подлинную реальность Коштырбастана – только тогда ты сможешь понять стихи Гулимова.

Олег поначалу был от этого предложения не в восторге – в том настроении, в котором застал его Тимур, путешествие представлялось ему таким же лишним и никчемным делом, как и любое другое. Всё равно, как далеко ни забрался бы он в Коштырбастан, коштыром ему не сделаться. Но Касымов уже загорелся идеей.

– Что тебе терять? Кто ты здесь? Никто! Автор никем не замеченной книжки стихов тиражом сто экземпляров!

– Сто двадцать, – поправил Печигин.

– Вот именно! Никому твои сны тут не нужны! Разве я не вижу, что ты уже почти дошел до ручки! Когда ты последний раз испытывал настоящее вдохновение? Да ты, наверное, давно забыл, что это такое! Так или нет?

Печигин пожал плечами, не соглашаясь в открытую, но и не отрицая.

– Конечно, так, – сам себе уверенно ответил Касымов. – Тебе нужно движение, смена впечатлений! В Коштырбастане тебе откроются новые вкусы, цвета, запахи, по сравнению с которыми всё ваше здешнее просто черно-белое кино на старой выцветшей пленке!

Олег колебался, попытался отговориться тем, что у него полно незаконченной работы.

– Заканчивай! Никто же тебя не торопит. А я пока всё согласую, чтобы ты был принят на высшем уровне. Увидишь, как у нас в Коштырбастане ценят поэтов.

Говоря, Касымов скреб ложкой уже по дну тарелки. Хотя лагман был и ненастоящим, за разговором он, увлекшись, умял его до капли.

– Ну что, ты готов?

– Готов? Конечно, готов. А к чему?

– Ты что, забыл, что сегодня выступаешь на телевидении? Я же тебе говорил!

Звонок Касымова разбудил Олега, его глаза с трудом разлеплялись в режущий коштырский свет, а сознание, вынырнув из сна, но не успев обсохнуть на почти уже полуденном солнце, едва улавливало смысл Тимуровых слов.

– Постой, какое телевидение, ты о чём?

– В шесть вечера ты даёшь большое интервью в популярной литературной передаче. У тебя ещё есть время собраться с мыслями.

– А о чём меня там будут спрашивать?

– О чём, о чём – о поэзии твоей гениальной, о чём же ещё!

– Слушай, Тимур, мне нечего сказать, у меня нет никаких особенных мыслей. И стихов я уже давно не пишу, завязал с этим делом… Одни переводы…

– Брось, кого это волнует, пишешь, не пишешь… В Коштырбастане ты великий поэт – и точка. Изволь соответствовать. Я пришлю за тобой своего шофёра.

– Погоди, я же не пойму там ничего. Мне хоть переводчика дадут?

– Это русскоязычный канал, так что переводчик тебе не понадобится. Всё будет по-русски.

– А нельзя сегодня отменить, а? Лучше бы, например, через неделю…

– Нельзя. Прямой эфир. Не бойся. Даже если никаких мыслей нет и в помине, перед камерой они всегда появляются. Проверено на собственном опыте.

Не дожидаясь возражений, Тимур повесил трубку, и озадаченный Печигин принялся бродить по пустым комнатам, рассечённым на неравные части светом и тенью, пытаясь вспомнить всё то, о чём подолгу размышлял в Москве. Раз стихи не пишутся, решил он в конце концов, самое время начать рассуждать о поэзии. Вот только неясно, сохраняет ли то, что он думал об этом прежде, хоть какое-то значение здесь, в Коштырбастане?

Водитель Касымова заехал за ним в половине шестого, на студии они были без нескольких минут шесть, но никакого волнения на лице встречавшего его у входа сотрудника Олег не заметил. На коштырском телевидении всё делалось без спешки и несколько рассеянно, каждый был поглощён своим делом, будь то полировка ногтей, наблюдение за полетом невидимой мухи или просто сон с открытыми глазами, и появление великого поэта ни у кого не вызвало интереса. Это слегка успокоило Печигина, взвинтившего себя к тому времени до того, что уже всерьёз обдумывал, не сказаться ли больным, чтобы передачу отменили. Но граничившая с паникой неуверенность накрыла его вновь, когда ведущая, высокая и пугающе красивая коштырка, приветливо, но как-то скрыто неприятно улыбнувшись (точно приготовила ему западню), пригласила Печигина на сцену.