Йоханнес Зиммель - Любовь — всего лишь слово

— Госпожи Ребер нет. С вами говорит госпожа Бёттнер. (Бёттнер фамилия хозяйки квартиры — сказала мне прошлый раз Геральдина.) Что вам угодно?

— Я хотел бы сказать это госпоже Ребер или ее дочери.

— Ее дочь не встает. Она не может подойти к телефону. А госпожи Ребер нет, — я вам уже сказала, молодой человек! (Резкий, неприятный голос.) Может быть, вы соблаговолите сказать, что мне передать?

Я прошу, чтобы она соблаговолила передать Геральдине, что я заеду в четверг около пятнадцати часов.

— К ней не велено пускать.

— Я всего на несколько минут.

— Что ж, пожалуйста. Короткие гудки.

Вот что предшествовало визиту, который я собираюсь нанести.

В этот день, 12 января, мрачно и ветрено. Люди идут, наклонясь вперед. Снег с дождем хлещет в их угрюмые лица. Водители машин нервничают. Когда я перехожу мост Фриденсбрюкке, на меня чуть не наезжает парень на мопеде.

Дом, в котором сейчас живет Геральдина, стар. Квартира — на четвертом этаже. Я звоню. Дверь открывает невысокая дама и недоверчиво разглядывает меня.

— Извините за беспокойство. Геральдина сказала мне, что ее мать на некоторое время сняла эту квартиру. Я благодарю вас, что вы в отсутствие матери Геральдины заботитесь о ней, потому что…

— Что значит — сняла квартиру? Она сняла комнату! Проходите. Здесь темно, перегорела лампочка.

«Мать для меня сняла квартиру…»

А оказалось — всего лишь комнату, да и матери здесь нет. Узнаю Геральдину. Она постоянно лжет и преувеличивает…

Госпожа Бёттнер открывает дверь одной из комнат.

— К вам гость, фройляйн! — Она пропускает меня в комнату. — Принести чаю?

— Да, пожалуйста.

Это голос Геральдины. Спустя мгновенье я вижу ее. Кровать стоит у окна. Она накрасилась как обычно (с тройным перебором), на ней черная с кружевами ночная рубашка. (Где же гипс?) Геральдина сидит в кровати, опираясь на гору подушек. Перед кроватью празднично накрытый на двоих стол. Цветы. Пестрые салфетки. Дешевый фарфор. Поднос с песочным тортом. Сигареты…

Дверь за мной закрывается.

Геральдина улыбается. Лицо у нее очень бледное, щеки впалые, но выглядит она лучше, чем я мог себе представить.

— Хэлло, — говорю я.

Она продолжает улыбаться, но по щекам бегут слезы. За окном церковь, кладбище, громадный серый каменный ящик посреди голого парка (это, должно быть, неврологическая клиника), а за всем этим грязные, серые воды Майна.

— Оливер, — говорит Геральдина. И повторяет шепотом: — Оливер.

Она протягивает ко мне руки.

Ее рот открывается. Я наклоняюсь и быстро ее целую. Точнее, я хочу ее быстро поцеловать, но она цепляется за меня, ее губы впиваются в мои, и поцелуй получается долгим. Ее дыхание учащается. Я гляжу в окно на неврологическую клинику, церковь и серый Майн. Это самый худший поцелуй в моей жизни.

Наконец-то он завершился.

Геральдина сияет.

— Оливер! Я так рада! Я без ума от радости! Я невероятно быстро поправляюсь, врачи говорят — это чудо! Позвоночник сросся абсолютно правильно. С меня сняли гипс. Глянь!

В следующее мгновенье она уже спустила черную ночную рубашку. Ее груди подрагивают. В глазах Геральдины вновь появляется хорошо известное мне безумное выражение.

— Погладь их… Поцелуй их…

— Эта Бёттнер может войти в любой момент…

— Ну, разочек… быстренько… Ну, пожалуйста… Ты не можешь представить себе, как я этого ждала.

Я целую ей груди. Она стонет. В этот момент за дверью раздаются шаги. Я еле успеваю шлепнуться в кресло. Геральдина натягивает на себя одеяло. В комнату входит госпожа Бёттнер. Она принесла чай. Молча поставив на стол чайник и зыркнув на меня злым взглядом, госпожа Бёттнер выходит.

— Чего это с ней?

— С ней? Это с тобой.

— Что?

— Помада на губах!

Я провожу тыльной стороной ладони по губам. На руке остается красный след. Геральдина смеется.

— Сядь ко мне.

— Послушай, я не хочу нарываться на скандал.

— Ты только сядь ко мне, возьми мою руку и больше ничего. Я несчастная калека. Я бы и не смогла! Все так еще болит… Иди, не бойся!

Я присаживаюсь к ней на кровать. Наливаю две чашки чая. Я держу ее за руку. Она неотрывно смотрит на меня. А я по мере возможности смотрю мимо нее. Снежно-водяная завеса за окном становится все плотнее. Я собираюсь подать ей чашку.

— Не надо! Я сама. Посмотри!

И она показывает, как она сама может держать свою чашку.

— Я уже могу стоять, ходить и наклоняться. Только бегать пока еще не могу.

— Как здорово; Геральдина!