Владимир Новиков - Роман с языком, или Сентиментальный дискурс

Долго на этой теме Смеянов не задерживается, его конек — разоблачение ошибок, выслеженных им в беллетристических и филологических книгах. У меня он, между прочим, заприметил два таких фактических ляпа, узнав о которых, я две ночи не мог заснуть. Какие? Так я тебе и сказал! Поправлю при переиздании, если таковое вдруг приключится.

Сегодня Смеянов раздевает самого Лотмана — не спеша, со вкусом:

— Книга «Карамзин» замечательна во многих отношениях. Но что там, в частности, утверждается? Что восемнадцатый век хотел видеть в женщине именно женщину, ее тело…

— Паслушай, пачэму только васэмнадцатый? — бестактно, хотя, как ни странно, по делу перебивает Аня.

Мы смеемся, а не понимающая «кавказского» языка Груша растерянно-вопросительно смотрит на меня. Я успокаиваю ее взглядом: это, мол, незначащая частность, потом ее тебе откомментирую.

— А в качестве аргумента — спокойно продолжает Смеянов, — Юрий Михайлович цитирует строки, автором которых он называет небезызвестного Генриха Гейне:

Ну, начнем с того, что это на минуточку не Гейне, а весьма известная эпиграмма Шиллера в вольном переложении Лермонтова. Дальше. Душа здесь, то есть у Шиллера с Лермонтовым, вовсе телу не противопоставлена, это не к женщине обращено даже, а скорее к мужчине. По крайне мере — унисекс. Помните первые две строчки: «Делись со мною тем, что знаешь, и благодарен буду я…»?

Чувствую подленькую радость: если уж у Лотмана такие накладки встречаются, то что с нас, простых смертных взять! Аня же из чистого духа противоречия продолжает сомневаться:

— А может там, в оригинале, о женщине говорится?

— «Aber du gibst mir dich selbst, damit verschone mich, Freund» [12] Ты же отдаешься мне весь (букв.: даешь самого себя), а вот от этого избавь меня, друг ( нем .) — вот что там говорится! Ни слова о бабах!

— Это скучно!

Аня никак не хочет признать объективную правоту нашего веселого педанта. Для нее Лотман — фигура слишком отвлеченная, заоблачная, доступная только телевизионному созерцанию, словом — практически неинтересная. А мне на какое-то мгновение становится вчуже понятно, как этого утомленного многолетним правдивым писаньем авторитетного и серьезного человека вдруг начинает заносить в неправильное, авантюрное пространство, где все шиворот-навыворот, где даже на вопрос: как тебя зовут? — надо придумывать новый ответ, а уж между Гейне-Гете-Шиллером разницы нет решительно никакой. Надоедает говорить правду, пассивно воспроизводить информацию, пусть и малоизвестную. «Факты — воздух ученого»? — Ох, и ученому тоже иной раз хочется открыть форточку и проветрить свою седовласую голову.

Но Смеянову я этого не говорю. Такой вздор только самому себе можно молоть, про себя. Послушаем лучше, что там Аня рассказывает, забравшись с тоненькими ногами в бледно-голубых джинсовых трубочках в глубь дивана.

— Я тут сделала забойное интервью с Аверинцевым, а он учинил мне потом жуткий скандал. Совершенно человек переменился: то был сама мягкость и деликатность, а то — категоричность такая, самоуверенность абсолютная…

— А из-за чего сыр-бор? — осторожно спрашиваю, чувствуя, что, по всей видимости окажусь не на стороне прелестной газетчицы.

— Да заголовок ему не понравился, довольно невинный, взятый из его же текста.

— Ну, а какой заголовок-то?

— «Мои родители были плебейского происхождения». И это не я придумала, а ведущий редактор при сдаче в номер вытащил такую фразу…

— Без ведома интервьюируемого?

— Андрей Владимирович, вы меня смешите. Какой там «ведом» во время этой запарки!

— Ну, я, конечно, не такой ви-ай-пи, как Сергей Сергеевич, но тоже бы обиделся. Он, вероятно, слово «плебейский» употребил в греческом или в таком русском девятнадцатовечном значении: «не дворянский», а сейчас это слово в значительной степени напоминает о советском хамстве. И вообще: зачем вырывать из контекста, тем более, что это, наверное, не самая главная мысль беседы?

Кажется, я Аню обидел. Смеянов пытается разрядить напряжение дурашливой импровизацией. Вознесенские рулады у него довольно похоже получаются:

— Нет в Рихтери-и-и и Аверинцеви-и-и ат земских врачей — ни черта-а…. Па-а-скольку са-а-мо-уверенность — главная их черта-а…

Не смешно и не метко. И с чего он это вдруг начал Ане подпевать?

— Ну, про Рихтера ничего сказать не могу, с ним дела не имела…

Щечки раскраснелись, губки прильнули к бокалу с банальным калифорнийским вином, которое сама же Аня и принесла, купив его по пути в дорогом супермаркете — судя по наклейке с ценой. В магазинах попроще та же жидкость стоит почти вдвое меньше, но дешевкой этот «Пол Мэссон» остается и там и там. Нет, я не сужу огульно, не охаиваю всю Калифорнию, где, например, братья Галло, Эрнесто и Хулио, в скромном городе Модесто производят очень приятное каберне-совиньон, разливая его в высокие бутылки с таким кольцеобразным ободком поверх горлышка. Но сюда, к сожалению, с того берега не всегда едут самые достойные.