Нина Катерли - Курзал

1988

Уже минут пятнадцать Александр Николаевич Губин смотрел на старуху, удившую рыбу в канале рядом со шлюзом. В чугунного вида плащ-палатке и громоздких резиновых сапогах старуха напоминала жука. Поправив очки на толстом носу, она прицельно насаживала червя, с чувством плевала на него и закидывала удочку. Шевелились при этом только руки, тело оставалось хитиново неподвижным. Течение, схватив поплавок, тотчас сносило его вправо, он застревал в осоке и начинал мелко подрагивать — червяка обгрызала густера. В такую жару уважающая себя рыба, само собой, и думать не могла о жратве, валялась, поди, высуня язык, на глубине… да и старухе устроиться бы где-нибудь в холодке — подремать — нет же! Торчит на солнцепеке, упакованная в душную броню. Страшно смотреть. Рядом застыл, как положено — с пальцем во рту, угрюмый черноволосый мальчик лет шести-семи. Уж этому-то самое место в воде, и чтоб до посинения.

Александр Николаевич вынул платок, промокнул лоб и шею.

…Лиза осталась в каюте. Еще утром сказала: на этой стоянке на берег не пойдет, устала вчера, все ноги сбила, а Ветров — город самый обыкновенный, знает, была здесь на практике. Что смотреть? Разве краеведческий музей, так музеев она и так нагляделась: сплошные доисторические человеки и лося волк грызет. К тому же погода — одно пекло.

— А вы… ты… непременно надень фуражку, да? — запнувшись, как всегда, на обращении, попросила она Александра Николаевича. — И лекарство, хорошо?

«Забота о старшем поколении», — усмехнулся он про себя, но белую шапку с козырьком надел, а валидол положил в задний карман…

Дожидаться, пока клюнет по-настоящему, старому жуку было невтерпеж. Стоило поплавку дрогнуть, старуха суетливо дергала удилище. При виде пустого крючка мальчишка заливался смехом, широко разевая рот, что не делало его физиономию менее угрюмой.

Выпростав из-под панциря заскорузлые, плохо гнущиеся руки, старуха поправляла обглоданного червяка, а если он был съеден начисто, насаживала нового. И опять плевала, поднося крючок к самому рту, и опять размахивалась, и опять все обреченно повторялось сначала.

Горячий воздух бесчеловечно слоился над берегом, пахло водой и полынью. Низкое, добела прокаленное небо расплющивало все живое. Александр Николаевич взглянул на часы — до отплытия целых сорок пять минут, чистое наказание! Надо бы пойти на теплоход, постоять под холодным душем, потом прилечь. В каюте свежо — кондиционер. В каюте ждет Лиза…

…А ведь никто не заставлял столько времени болтаться по улицам этого унылого, оставленного Богом северного городишки! Непонятно, из каких стратегических соображений экскурсионное бюро запланировало стоянку здесь, а не устроило ее, скажем, в Елабуге или хоть в Чистополе. Ни природы, ни архитектурных памятников, ни какой-то там особой истории! Дома, похожие на бараки, деревянные мостки вместо тротуаров (и грязища же тут, надо думать, весной да осенью!), вдоль мостков — пересохшие канавы с растрескавшимся глинистым дном. В городском парке, где Губин кое-как убил полчаса, сидя в тени на скамейке, только и красоты, что затянутый ряской пруд. На берегу пасется коза, рядом под музыку натужно вращается пустое и пыльное «колесо обозрения», с дощатых мостков разбежавшись сигают в воду дочерна загоревшие мальчишки. Тут же толстая баба, подоткнув юбку, полощет белье. Неподалеку от этого парка — рыночная площадь. Совершенно безлюдная, если не считать двух одинаковых старух в низко, до бровей, повязанных платках. Старухи продают семечки. В полусотне шагов от рынка — почта, откуда Губин совсем уже было собрался позвонить жене, да передумал: через три дня Ленинград. Всего через три дня… Нет, не «всего», а целых три, и они будут тянуться бесконечно долго, поскольку туристские радости успели надоесть до оскомины и хочется только одного — домой. Очень похоже на ожидание выписки из больницы. Прошлой зимой Губин лежал две недели на обследовании и весь извелся, но, когда врач наконец сказал: через три дня отпустим, Маша обрадовалась, а он скис. Три дня, шутка ли! Сегодня весь нудный день, за ним пустой вечер, длиннющая, наверняка бессонная ночь, завтра — опять… И послезавтра! Только в четверг… Да наступит ли он вообще, этот четверг?

Больница была совсем не плохая, ведомственная, палата на двоих, симпатичный сосед. Даже собственный телевизор, Маша специально купила для такого случая маленький и привезла. Нет! — считал часы до выписки, метался, если какое-нибудь исследование вдруг откладывалось. Еще и кормили там отвратительно, бедной Маше приходилось возить обеды из дому, но разве дело в этом!