Хуан Онетти - Избранное

Итак, зная не больше, нежели было выносимо знать, но в какой-то миг своего плавания обнаружив то, что прежде искал, глядя из тюремного окна Петруса на площадь Основателя, Ларсен прибыл на пристань «Верфь», когда полоса зеленоватого света на горизонте уже темнела. Он зашел в «Бельграно», чтобы укрепить себя ощущением порядка, которое вселяется рядом последовательных действий: чтобы умыться и выпить рюмку, чтобы убедить хозяина, что он, Ларсен, не призрак.

Он поднялся в свою комнату и, дрожа и робея перед холодом, пошел, сняв пиджак, умыться в коридоре над тазом, не зажигая света, ориентируясь на ощупь. В ночной тишине слышался только веселый плеск воды. Он поднял голову, чтобы вытереть лицо, и почувствовал обжигающе разреженный воздух; попытался найти в небе луну, но увидел лишь тусклое серебристое сияние. И тогда он без сопротивления дал доступ мысли, что умрет. Прижавшись животом к тазу, вытирая пальцы и затылок, он с любопытством, но спокойно, не намечая дат, старался угадать, что будет делать, чтобы занять себя, пока не придет конец, этот отдаленный день, когда его смерть перестанет быть его частным делом.

Но вот он кончил одеваться, и ему надоело осматривать револьвер, надламывать ствол, вращать перед одним глазом пустой барабан, устраивать смотр, как патрулю, выложенным на стол пулям. Он был одет и причесан, все не прикрытые одеждой части тела были вымыты; надушенный, побритый, он сидел, опершись одним локтем на стол, и, не затягиваясь, посасывал сигарету. Вот так и сидел в одиночестве и мерз в смехотворно крохотной комнатке, которая из-за скудной меблировки даже казалась не такой уж маленькой. Прошлого уже не было, и он знал, что поступки, которые образуют неотвратимое будущее, могут быть совершены им или кем-то другим — все равно кем. Он был счастлив, но счастье это было бесполезным, как вдруг постучал в дверь служитель гостиницы.

Ларсен не шевельнулся, чтобы взглянуть на него, — он на память знал этот низкий лоб, жесткие черные волосы, спокойное и настороженное выражение лица.

— Мне показалось, вы звали. Как провели все это время? Тут уже говорили, будто вы не вернетесь. Я пришел спросить, не хотите ли поесть у нас. Пришел катер со свежим мясом.

Парень говорил, водя тряпкой по ночному столику, по консоли с будильником, потом подошел поближе, чтобы стереть пыль по краям стола.

— Вот еще! — сказал Ларсен. — И не подумаю есть ту дрянь, которую здесь готовят.

— Правильно делаете, — с жаром согласился парень. — Да только мясо свежее. Мне-то все равно, будете ли есть или нет. — Он наклонился, чтобы провести тряпкой по ножке стола и, распрямившись, улыбнулся, не глядя на Ларсена.

— Послушай, — сказал Ларсен; он вдруг уронил сигарету на пол и склонил голову набок, чтобы с удивлением посмотреть на парня. Что ты тут делаешь? Я хочу сказать, чего ты торчишь здесь, на этой пристани «Верфь», чего ты ждешь в этой вонючей дыре?

Парень ничего не ответил, будто не понимая, что это с ним говорят. Он оперся бедром о край стола и медленно поднял к лицу грязную тряпку, которой пользовался как ветошкой для пыли, носовым платком и салфеткой: взяв ее за два угла, он завертел ею перед своей ослепительной белозубой улыбкой.

— То же самое я могу у вас спросить. И с большим основанием. Чего вы ждете здесь? Сколько прошло времени, и ничего из ваших надежд не исполнилось. Вы как я.

— Ах, — сказал Ларсен и потер себе руки.

Парень отделился от стола и, держа тряпку над головой, сделал два пируэта.

— Сейчас меня обязательно позовет эта глупая старуха.

— Ах, — повторил Ларсен, по лицу его, слегка скривившемуся, было видно, что он что-то обдумывает, взвешивает. Ему до зарезу нужно было совершить какую-То мелкую гадость, как, бывает, испытываешь потребность в тонизирующем средстве, в рюмке алкоголя. — Значит, ты не желаешь понимать. Подай-ка сюда тальк и почисть мне туфли.

Все еще приплясывая, парень подошел к шкафу, достал овальную баночку с голубыми цветами на ярко-желтом фоне. Он стал на колени и начал смахивать пыль с туфель Ларсена, который лениво подставлял ноги, а потом доводить до блеска тряпкой — сверху видна была только его лоснящаяся шевелюра да рваная белая куртка, из прорех которой торчала вата.

— Значит, ты, сынок, не желаешь понимать, — сказал Ларсен медленно и громко, чтобы слова его звучали подольше.

Он выждал, пока парень убрал тальк и закрыл дверцу шкафа. Тогда Ларсен, не спеша, с уверенностью, что парень не тронется с места, подошел к нему и взял его одной рукой за обе щеки. Легко потряс, потом отпустил. Паренек не двигался — отведя глаза в сторону, он складывал и развертывал тряпку.