Хуан Онетти - Избранное

Он не спеша поднял голову, бесстрастно, почти безгрешно наслаждаясь своими преступными одинокими думами, смутно подозревая, что сознательно разыгрывать прежнего Ларсена будет куда большим ребячеством, чем игра, в которую он играл теперь. Прижавшись животом к столу, прищуря глаза, он сумел прочесть совсем далеко: «Мы можем доставлять материалы самого различного рода соответственно требованиям в каждом конкретном случае: углеродистую сталь, нержавеющую сталь, бронзу, фосфор, антифрикционные сплавы и баббиты».

Несколько капель ударили его по щеке. Ларсен поднялся и постоял, слушая тишину, на которую ложился ветер; собирая бумаги с информацией, он заметил, что напевает три строчки из танго, повторяет их со сдерживаемой веселой яростью. Подойдя к двери, сдвинув шляпу набекрень, он подумал, что забыл что-то; ему захотелось смеяться, ощущать рядом настоящего друга, совершить какую-нибудь жестокость, причину которой никто не смог бы ему объяснить.

В полдень он зашел в огромный пустынный зал и снова молодцевато приосанился; стоя в расстегнутом пальто, расставив ноги, Ларсен смотрел на столы Гальвеса и Кунца, на эти письменные столы, еще не превращенные в дрова, на помятые ящики картотек, на бесполезные, непонятные, сваленные в кучу механизмы. Ветер отдувал желтую бумагу, когда-то предохранявшую пол от течи с потолка; за окном виден был сломанный желоб, из которого вода хлестала на жестяной карниз. Застегивая пальто с чувством веселья, тревоги и некоторого злорадства, Ларсен представил себе рабочий гул в конторе пять или десять лет тому назад.

Под сильным дождем он спустился по железной лестнице и сумел пройти через грязь так, чтобы его не заметил никто из обитателей домика. Он чуть ли не бегом бежал, будто видел все в первый раз, будто предчувствовал это и ныне в экстазе любви с первого взгляда открывал для себя все: домик Гальвеса, рулевую будку, сорняки и лужи, ржавый скелет грузовика, невысокий вал из всякого старья, цепей, якорей, мачт. Он узнал особенный серый тон, который лишь горемыкам видится в окраске ненастного неба, гнойно-зеленоватые жилки меж тучами, сардонически-насмешливый свет, скупо сочащийся из немыслимых далей. Дождь заполнял вмятину его шляпы, но он добродушно усмехался, не замедляя шага, настороженно ловя дальние шумы ветра на реке и в деревьях. Откинув голову, преувеличенно покачиваясь, он огибал железные предметы непонятных форм и неведомых названий, почивавшие в плену у клубов проволоки, и наконец вошел в тень, в прохладную сень и безмолвие ангара. Тут он опять учинил смотр стеллажам, потекам дождя, гнездам пыли и паутины, красно-черным механизмам, еще пытавшимся сохранять достойный вид. Бесшумно прошел он в глубину ангара и, нащупав край спасательного плота, присел. Он смотрел на угол, образованный скатами крыши, а также на веселое кружение рвущегося в дыры ветра — и ему чудилось что-то первобытное в дожде, который начал греметь с театрально-насмешливой неукротимостью, — потом рассеянно похлопал по карманам в поисках сигареты и закурил. Он мог бы перечислить все то, что стало для него безразлично: курение, еда, кров, уважение людей, будущее. В этот полдень ему удалось что-то найти или, может быть, напротив, он что-то забыл, оставил там, в Главном управлении, после разговора с Гальвесом. Не все ли равно.

Ларсен с усмешкой представил себе шорох, производимый крысами, которые пожирают болты, гайки и ключи в ящиках; с усмешкой представил себе уютный зимний полдень в доме Петруса — располневшая Хосефина, его пособница, прислуживает за столом, Анхелика Инес с застывшей, отчужденной улыбкой смотрит на уходящее вверх пламя в камине, ласкает некое меняющееся количество детей, переводя свой покорный взгляд и патетическое бормотанье от сияющего лица Ларсена к большому овальному портрету своего покойного отца, тестя Ларсена, — на это волевое, скрытное, суровое лицо в рамке бакенбард, назидательно, властно, непререкаемо взирающее с высоты двух метров.

Он подошел к задней двери склада, поглядел на быструю и трусливую кончину дождя, прикинул, какие последствия может иметь для навигации завеса ползущего от реки тумана. Прошел немного вперед и вернулся, шлепая по грязи, наслаждаясь ее чавканьем, перебирая в мыслях страх, сомнения, неведение, бедность, разрушение и смерть. Закурив другую сигарету, он набрел на заброшенное дощатое строение без дверей — внутри койка, ящик с лежащей на нем книгой, потрескавшийся эмалированный таз — это было жилье Кунца.