Константин Кропоткин - Призвание - маленькое приключение Майки

— Чу…

— …Чаща темнела вдали, а Ча-Чундра возвышалась на роскошно убранном поле, полном калорийных сенных стогов, которые манили к себе сильнее, чем сто тысяч кукурузных початков.

— Чу… — Кобыла продолжала свою песнь.

— …Чалая челка трепыхалась от непростых раздумий. Ча-Чундра страстно хотела кушать, ее аппетит был подобен мириадам бабочек, которые прятались в ее брюхе…

— Чу…

— Чаяла, о, как чаяла Ча-Чундра утолить свой голод по прекрасному. Перед ней стояли два дивных стога сена. Один был ароматным, а другой благоуханным…

— Чу…

— Часы шли, бежали дни, недели, месяцы, а Ча-Чундра так и не могла решить, чем же ей напитать свое брюхо. Она застыла навсегда, как самый великий памятник лошадиному чуду…

— Ча!

— Чу! Ласковая, как райское стойло, веселая, будто конек-горбунок, неумолимая, словно ломовая лошадь.

— Ча-Чундра! — хором крикнула Меринокобыла и умолкла.

Молчал Мерин. Молчала Кобыла. И Майка молчала.

Судьба Ча-Чундры тронула девочку.

В благоговейной немоте они проехали еще немного. Потом еще.

— Ну, вот, дело сделано, — объявила девочка, когда лошадиная грива обрела человеческий вид.

— Конеяблоки, конесивые! — радостно загоготал Мерин, поглядев на прическу своей прекрасной половины.

— Это вредная песня, — оборвала его преображенная Кобыла. — Детей везешь, а не дрова, чтоб про конеяблоки петь. Чуткости в тебе нет. Душевной тонкости никакой. Иная умная голова уж давно бы передел собственности произвела, а я все мучаюсь с тобой, будто у меня других занятий нет. А все потому, что воспитанная слишком. Уважаю чужие чувства…

— Кобыла, — сказал Мерин.

— Мерин, — ответила Кобыла.

Они опять собрались ругаться.

— А там, где я живу, одна и та же лошадь всегда имеет одинаковую породу, — примирительно сказала Майка.

— И-и-и, какие у вас односкучные лошади! — заржал Мерин.

— Так и копыта отбросить недолго, — согласилась с ним Кобыла.

— Да, вы в цирке не были! — загорячилась Майка. — Вы бы видели какие там красивые лошадки! Белогривые! Гордые! По арене скачут, сбруя золотом горит, на лбу пышные перья, а по спине — драгоценные попоны. Настоящие лошадиные лебеди! — она так увлеклась рассказом, что не заметила, как перед ними выросла стена ярко-зеленого леса.

— Скажите, пожалуйста, — затормозив, вежливо осведомился Мерин. — А что такое «драгоценная попона»?

— Одежда такая лошадиная. Для тепла и красоты. Вроде пальто.

— Ай, бедная, я несчастная, сирая-убогая! — замотала свежезаплетенными косицами Кобыла. — Хожу голая совсем, без красоты и тепла! Где перо мне в лохматушках? Где пальто дефицитное?

— Каурка ты моя дорогая, — стал утешать ее Мерин. — Зачем нам эти фигли-мигли, пальто дурацкое, да по кругу бегать?

— Как жить дальше не знаю! — Кобыла все рыдала. — Как! Хоть пополам разорвись!

— Ну, ее, арену эту, чужую, нам и здесь хорошо, в согласии… — Мерин уж сам был готов удариться в слезы. — Ну, чего ты? Не надо нам…

Девочке сделалось неловко: сцена была совсем частная, а Майка в ней, стало быть, чужая.

Она спустилась на землю и, скороговоркой произнеся слова благодарности, заспешила к лесу.

— …Конеяблоки, конесивыя, ай, судьба моя раскрасивая! — понеслось во все концы слаженное двухголосое ржание.

Чудная лошадка убегала прочь, а девочку поджидал изумрудный лес. Каждому свое.

Это был самый настоящий лес, а не парк и не сквер, которые только притворяются дикой природой. Нет, Майка Яшина оказалась в самом настоящем лесу, который жил своей особенной лесной жизнью.

Этот, изумрудной зелени лес словно хотел победить на конкурсе «Лес лесов» и во всем великолепии висеть на Доске почета. В изумрудном лесу все пело о бурной жизни: лезло, росло, кудрявилось, наседало друг на друга, будто завтра могло не наступить, и потому сегодняшний день нужно украсить, как можно ярче. Березы раскидывали мелкие листики, тополя готовились выплюнуть невесомый пух, цветущая сирень распространяла тяжелый аромат. Даже ландыши, обычно скромные, устроили настоящий шабаш: их мелкие белые цветочки трепыхались, а сладкий дух кружил голову — они цвели и пахли, позабыв про всякий стыд.

Если жемчужную пустыню можно было сравнить со старцем-долгожителем, то изумрудный лес напоминал человека в самый рабочий полдень его жизни. Он торопился жить, он яростно бросался в глаза.

Незаметно втянувшись в этот лихорадочный ритма, Майка прибавила шагу. Она не знала, куда идет, но не сомневалась, что куда-нибудь, да выйдет.